Илья Новиков стал известен задолго до того, как весь мир узнал в нем адвоката украинской летчицы Надежды Савченко. Периодичность его появления на телеэкране целиком и полностью зависела от сетки вещания нынешнего Первого канала. Участник телевикторины "Что? Где? Когда?", обладатель "Хрустальной совы" и "Бриллиантовой совы" исключен из игр этого сезона.

Против правил

Настоящее время: Чему-то учит нас история Надежды Савченко, ее довольно спорные заявления, которые вызывают волну недоумения, а затем и протеста среди украинских радикалов, например? Как можно объяснить, что в Украину приехала героиня, через короткое время, возможно, растерявшая сторонников?

Илья Новиков: Мне не кажется, что надежда Савченко потеряла всех своих сторонников, которые у нее были на тот момент, когда она приехала в Украину. И речь не об этом. Речь о том, что она – не политик и никогда не училась быть политиком.

Безусловно, политик опытный или по крайней мере имеющий цель собрать электоральные очки, знает, что есть запретные темы, табу, про которые нельзя говорить. Есть запретные слова–маркеры. Сказал такое слово-маркер – и оно вызывает однозначную реакцию у людей.

Но невозможно говорить во время войны: "Давайте будем улыбаться друг другу" на вопрос о том, как вы собираетесь вести переговоры. Ты, может быть, и будешь улыбаться, но люди не готовы про это слышать. Люди, у которых убило родных, не готовы воспринимать идею, что надо улыбаться террористам.

И Надежда, не будучи политиком и, по ее словам, не стремясь им быть, все эти правила нарушает. Я не знаю, можно ли сказать по этому поводу, что мы чему-то научились. Было понятно и так, что так делать нельзя, если ты хочешь собрать большую поддержку или большую корзину голосов. Она говорит то, что считает нужным.

В Украине есть определенная теория заговора, которая каждый раз возникает в подобной ситуации, что якобы эти слова ей подсказывает кто-то из России, что это интрига, что это Медведчук, что Путин действует через Медведчука. Но, персонально зная Надежду, я понимаю, что это не так.

А если исходить из общих соображений, то завербованного агента такого уровня не сливают таким глупым образом. Ваш завербованный агент будет говорить только правильные слова, которые вы ему на бумажке напишете, заставите их заучить, и он будет набирать популярность до тех пор, пока вы его не разыграете.

Надежда стала рубить правду-матку, как она ее понимает, и за это поплатилась тем, что больше не воспринимается как однозначно позитивный персонаж.

25 мая, когда Надежда села в самолет и прилетела в Киев, вот эта часть, связанная с моей работой, со всем, что происходило во время следствия, с похищением, с судом, с переговорами и обменом, закончилась. Под этим можно подвести черту.

А история важна скорее тем, что это редкий случай для вообще судебной практики – не только российской, но и мировой, когда, благодаря открытому процессу, благодаря публично освещаемому процессу, удалось не просто поймать большую государственную машину на вранье. Ведь одно дело, когда какой-нибудь следователь Иванов по карьерным или корыстным соображением, фальсифицирует уголовное дело на определенного Петрова. Такие случаи бывают.

Но эта история так же важна для дальнейшей жизни российского правосудия, российского следствия и суда. По крайней мере, мне так хочется думать. Потому что вообще суд, вся эта государственная институция, полицейские, следственные органы должны пользоваться презумпцией их добросовестности. То есть, если дело возбуждено, то не просто так, не ради фантазии. Если суд вынес приговор, то его нужно уважать до тех пор, пока что-нибудь не случится экстраординарного, из-за чего будет понятно, что приговор был изначально неправильный.

Мы эту презумпцию на будущее – не в рамках этого дела, а в целом – можем серьезно пошатнуть. И это мои коллеги – несчастные российские адвокаты, которые знают по опыту, что как угодно могут распинаться в суде, это ни к чему не приведет. Потому что судья покивает головой, послушает, а напишет так, как ему удобно. А ему удобно написать обвинительный приговор, потому что их реже отменяют. Карьера судьи зависит от того, чтобы ему не отменяли приговор.

Не потому что судья злой, супостат или садист, хотя и такие судьи бывают, а потому, что нормальная карьера судьи в России строится с учетом процента отмененных приговоров, а обвинительные приговоры просто отменяют гораздо реже, чем оправдательные. Вот и все.

А потом уже подключились разные ведомства – МИД России подключился, депутаты Госдумы подключились, разного рода политики. И все в один голос, понимая, что окружающие знают про вранье, что не было там убийства журналистов, что не Савченко во всяком случае этим обстрелом занималась, а кто-то еще, повторяли все это вранье.

Почетная отставка

НВ: Но как в таком случае расценивать сегодняшнюю историю, которая в действительности началась в июле, как мы знаем – отставку судьи Донецкого суда Степаненко, выносившего Савченко приговор?

И.Н.: Никак ее не расценивать, потому что разговоры о том, что судья Степаненко после этого дела собирается уходить на пенсию, звучали давно. О том, что это последнее дело судьи Степаненко, на уровне слухов мы знали еще в сентябре, когда это дело начиналось.

И отставка – это не что-то такое, что тебя выгнали с позором. Отставка судьи – это довольно приятная штука на самом деле, потому что судья, уходящий в отставку, сохраняет пенсию в гораздо большем процентном соотношении к зарплате, чем обычный работник любой другой сферы.

Поэтому для судьи уйти в отставку, поработав несколько лет в родном суде, это логичное, приятное и спокойное завершение карьеры. Я думаю, что Степаненко для себя ничего другого и не желал.

У него был шанс, и мне по-человечески обидно, что он этим шансом не воспользовался, действительно войти в историю. И даже если бы он был в меньшинстве, а он был в меньшинстве явно – там же тройка судей, он мог бы написать особое мнение к обвинительному приговору, где бы описал все, как есть: доказательства обвинения опорочены, доказательства защиты – безупречны.

Он этого не сделал. Ну, не сделал – и не сделал, в конце концов. У каждого человека есть свой шанс, он им не воспользовался.

Теория возможного

НВ: Вы сказали, что процесс над Савченко будет иметь серьезные последствия. Как-то может повлиять исход ее дела на предстоящие процессы, например, над крымскими татарами?

И.Н.: Тут есть другое. Благодаря случаю с Савченко еще к двоим – Афанасьеву и Салашенко – была использована процедура помилования. Это было обставлено, как обмен, чтобы якобы еще кого-то из россиян из "украинской неволи" достать. Но мы все прекрасно понимаем этому цену – там десятки россиян сидят и никого не интересуют.

Но сейчас мы сломали теорию, что якобы это невозможно. Мы увидели, что это возможно. Просто понятно, что суды будут идти своим чередом, будут выноситься приговоры, какие-нибудь большие сроки даваться, но точка в суде ставиться не будет. Каждый такой процесс, по каждому из людей, которых украинский МИД внес в списки политзаключенных в России, будет заканчиваться логичным вопросом: когда меняемся?

Это, может быть, цинично звучит, но в рамках прагматики – если вы хотите достать людей из-за решетки, то вы должны что-то делать – мы видим, что это по крайней мере не безнадежный вариант. Нет такого табу, из-за которого Путин на это никогда не идет. Уже шел и еще пойдет – никуда не денется.

НВ: А как на это ответят украинские суды, ведь там тоже идут свои процессы? И вообще, насколько симметрична ситуация?

И.Н.: Ситуация не симметрична. Если для России формальная сфера приложения – это россияне, которых судят украинские суды, то для украинской стороны есть еще люди, которые просто сидят в подвалах в Донецке и Луганске. Никто не говорит, что их невозможно поменять, переговоры об их обмене идут и время от времени к чему-то приводят, но по совершенно другим каналам. Эти вопросы ставятся не перед Путиным.

А "обменный фонд", если так можно выразиться, – один. То количество россиян или украинских граждан с пророссийской позицией, которые получают приговоры в Украине (кстати, в обмен на Салашенко освободили именно украинского гражданина), ограничено, и кто-то в украинской власти, видимо, президент Порошенко (а кто еще отвечает за это?), вынужден каждый раз принимать решение.

Кто у нас в приоритете? Мы хотим достать человека из российской тюрьмы или из донецкого подвала? Поэтому говорить о симметричной ситуации здесь не приходится. Здесь сложная картина.

И ваш вопрос был о том, ответят ли симметрично украинские суды? Мне не кажется, что им нужно какие-то специальные решения принимать по тактике или стратегии симметричного ответа. Они просто делают свою работу, и по итогам этой работы получаются приговоры, люди оказываются в тюрьме и попадают в списки на обмен. Что для них – большое везение, потому что без этих списков на обмен они бы сидели свои сроки.

Под ударом "Что? Где? Когда?"

НВ: Велик соблазн связать историю Надежды Савченко с недавним вашим заявлением о разрыве с телеигрой "Что? Где? Когда?" Хочется ясности, при чем тут Савченко?

И.Н.: Ничего экстраординарного не произошло. Мне кажется, к этой истории внимания больше, чем она того заслуживает. В июле 2014 года, когда мне предложили вступить в дело Савченко, я прекрасно понимал, что все может обернуться (и обернулось на самом деле) большой политической, возможно, скандальной историей. И она оказалась очень скандальной.

И это может поставить под удар передачу, которая выходит на консервативном государственном Первом канале – и с точки зрения канала, и с точки зрения спонсоров. В совершенно не тоталитарных обществах спонсоры тоже могут выражать опасения по поводу того, что происходит в передачах, которые они спонсируют.

И тогда же, в 2014 году, я сказал продюсерам передачи "Что? Где? Когда?", что я по своей работе вступаю в эту историю, возможно, из-за этого у вас могут возникнуть неприятности, я готов в любую минуту уйти.

В первые полтора года это все оставалось в шатком равновесии. Я видел недоумение у тех людей, которые уже успели привыкнуть к тому, что такое российское телевидение, как же так, здесь человек выступает с антигосударственной позицией, защищает злодейку, убийцу и врага России, а здесь он – на том же государственном канале – улыбается, смеется, шутит шутки и отвечает на вопросы.

Это не было проблемой до весны 2016 года, а весной, когда суд вышел на финишную прямую, когда новости по этому суду звучали из каждого утюга, это стало проблемой, и мне пришлось уйти. Я не в претензии по этому поводу к этой передаче.

НВ: Вы же не один. Илья Новиков – это целая команда?

И.Н.: Так получилось, самое обидное, поскольку команда отказалась садиться за стол без меня, то им пришлось этот сезон пропустить. Я очень надеюсь, что на будущий сезон найдут возможность вернуть их в турнирную сетку: там же устроено все по спортивному принципу –турнирная сетка расписывается на весь год. И если ты не начал играть, то до конца этого года уже не сможешь вступить.

Это обидно, но претензии, конечно, не к передаче, а к тому, как в целом устроена сейчас наша страна и ситуация в ней. Защита по политическому делу делает тебя участником политического процесса. Это не во всех случаях должно быть так. Но это так есть, и просто надо принимать ситуацию в целом: проблема не в водопроводе, проблема где-то выше.