Российский политик Алексей Навальный, этапированный на этой неделе из московского СИЗО "Матросская Тишина", доставлен в колонию во Владимирской области, сообщили в Общественной наблюдательной комиссии Москвы. По всей вероятности, Навальный находится в ИК №2 в городе Покрове, однако официально ФСИН не подтверждала это. Директор ФСИН Александр Калашников лишь заявил, что угрозы жизни и здоровью оппозиционера нет.
Активист Константин Котов, осужденный за неоднократное нарушение правил проведения митингов ("дадинская статья"), провел в ИК №2 в Покрове около года. Его адвокат Мария Эйсмонт рассказала Настоящему Времени, что ей известно о порядках в этой колонии, почему ее называют строгой и что изменилось в ней после смены руководства.
— Скажите, пожалуйста, что известно об этой колонии, почему ее называют одной из самых жестких по условиям в России?
— Я не знаю, можно ли ее назвать одной из самых жестких по условиям, это колония общего режима. Хотя действительно среди колоний общего режима она имеет не очень хорошую репутацию. Мой подзащитный Константин Котов пробыл в этой колонии немногим больше года из полутора лет, которые он отсидел ни за что – просто за то, что он выходил на мирные акции протеста. И я бывала там очень часто, потому что, как мы сразу поняли, это такая колония, куда надо постоянно приезжать. Нам сразу дали понять, что там не любят адвокатов, а мы – команда адвокатов Константина – тогда со своей стороны приняли решение ездить туда часто. Особенно в первое время, когда он там находился, я ездила туда каждую неделю, а иногда даже два раза в неделю.
— Что значит "не любят адвокатов"? Вас не подпускали или что?
— Во-первых, в среднем в первые три-четыре месяца моих посещений я ожидала по пять часов, пока меня допустят внутрь, хотя я договаривалась заранее. Потом уже с появлением электронной очереди я записывалась на определенное время, например на 10 утра, подъезжала без пятнадцати 10, а заходила, например, в 16:15 с тем, чтобы в 17:00 меня уже просили выйти – якобы у них уже рабочий день закончен. А то, что я там ждала до этого столько часов, это, конечно, никого не волновало.
Понятно, что мы жаловались, понятно, что мы насылали на эту колонию прокурорские проверки, мы звонили на горячие линии и делали все, что делают очень многие наши коллеги в таких случаях. Это немножко помогало – мы все-таки попадали. У меня не было такого, чтобы меня вообще не пустили, но эти часы ожидания – по пять-шесть часов – иногда на морозе, иногда в этой маленькой каморке, которая, да, отапливалась, где сидят родственники, которые ждут, чтобы передать передачу или в очереди на свидание – еще до коронавируса, когда свидания не были запрещены. Вот в этих каморках я слышала от этих людей, большинство из которых отказывались со мной общаться, услышав, что я адвокат, и говорили, что эта колония не любит адвокатов: "Не дай бог, мы своему тоже как-то адвоката пригласили, так ему стало еще хуже".
Известно, что бывали отказы. Я слышала от коллег, что они приезжали к кому-то по просьбе родственников, а им приносили бумажку, что такой-то не хочет вас видеть, он от вас отказывается. С Константином Котовым, слава богу, такого не было, хотя тоже нам пришлось пережить довольно сложное первое время, когда на него пытались давить, чтобы он просил меня не приезжать, но я ему сразу сказала: "Дорогой мой Костя, решать буду я, когда я буду приезжать. Решать будем мы, другие адвокаты, когда к тебе приезжать. Чем чаще ты будешь нам говорить, что приезжать не надо, тем чаще мы будем к тебе приезжать".
Я знаю адвокатов Алексея Навального – это мои хорошие приятели, это очень уважаемые мною коллеги. Я уверена, что они тоже справятся и продолжат начатую нами и нашей командой борьбу за человеческое достоинство и за большую открытость этого учреждения. У меня также нет сомнений в том, что Алексей – человек очень сильный и понимал, куда он идет. Со своей стороны я хочу сказать, что, конечно, в этой колонии тот начальник, который там сейчас, – его фамилия Муханов – он пришел как раз незадолго до этапирования Константина Котова. И при нем, за что его многие буквально боготворили, перестали повально избивать людей. Я слышала о том, что при предыдущем руководстве избивали, причем избивали не просто за какую-то формальную условную провинность, а избивали, чтобы зэки страдали. Я это слышала от многих людей, к сожалению, подавляющее большинство, рассказав это мне, умоляли никогда и нигде не называть ни их имен, никаких связанных с ними деталей, не готовы были идти в прессу или еще куда-то. Но этих рассказов было достаточно много за год, чтобы у меня не было сомнений, что это так и было.
— Константин Котов даже в нашем эфире рассказывал, что могли наказать даже за то, что другой заключенный мог дать Котову перчатки.
— Наказать – да. Я говорю сейчас про конкретные избиения и жуткие пытки, когда человека просто мучали, каждый день приходили и били просто так, потому что он осужденный. Конечно, давление психологическое никуда не делось, и все время, пока Константин находился в этой колонии, следы этого психологического морального давления на нем постоянно были. То есть подавляющее большинство заключенных с ним не общались, потому что, мы полагаем, был определенный запрет на общение с ним – ничем другим это объяснить нельзя. То есть человек, с одной стороны, находится постоянно в большом количестве людей – в бараке 50-60 человек, можно у Кости спросить точное число, но это десятки людей – и почти никто с тобой при этом не общается.
Плюс отдельная история – это лишение осужденного свободного времени, когда он предоставлен сам себе и может просто посидеть помечтать, написать письмо родным или друзьям, попить чаю, поговорить с кем-то. Такого свободного времени в карантине и так называемом адаптационном отряде, в который осужденные попадали в 2020 году, когда я туда часто ездила и когда там находился Константин, этот отряд носил номер пять, в этом адаптационном отряде были созданы такие именно психологически жесткие условия содержания, притом что никого физически не трогали, в отличие от предыдущих времен, за что большое спасибо.
Но [создавались] такие условия, при которых у человека было меньше часа свободного времени, все остальное время он был вынужден постоянно на бегу что-то делать: заправлять кровать – если ты не справился, надо перезаправить, бегать строиться, здороваться громко с начальством – если недостаточно громко прокричал: "Здравствуйте!" – надо перекрикивать, надо еще что-то делать. Это все, что мне Костя рассказывал. И у него первое время было действительно довольно подавленное состояние, которое, наверное, неизбежно возникает у человека, лишенного возможности принадлежать самому себе, даже в самых бытовых рутинных вещах. И это действительно сложно.
