Настоящее Время: Предлагаю начать с самого заметного события минувшей недели – пресс-конференции президента Беларуси Александра Лукашенко. Сейчас, по прошествии нескольких дней, интересно уже не столько то, что говорил белорусский лидер, сколько реакция Кремля. Вам не показалось, что на Старой площади ждали гневной риторики Лукашенко и заранее подготовили ответы?
Дмитрий Орешкин: Во-первых, надо сказать, что Лукашенко предсказуем, но при этом его предсказуемость не облегчает ситуации общения с ним. Он становится все более жестким, потому что можно отметить три этапа охлаждения отношений с Россией.
Сначала он надеялся стать главой этой ядерной державы, наращивал свою популярность и надеялся выдернуть страну из-под дряхлеющего [Бориса] Ельцина. Не получилось. После этого начался второй этап: когда он понял, что надеяться на позицию лидера всей России ему не приходится, он начал рассматривать Россию, как дойную корову, у которой большое вымя, полное теплой и сладкой нефти.
Поэтому он соглашался произносить слова о братских народах, о взаимном опыте борьбы с фашизмом, о Беларуси – как земле партизанской славы, и о белорусах – как о русских со знаком качества.
Теперь вымя сморщилось, а платить нечем, потому что экономика у Лукашенко такая же неэффективная, как и в России, она ориентируется на жесткие централизованные решения и ручное управление, а не на создание хорошего инвестиционного климата, привлечение инвестиций и так далее.
Пока была нефть Лукашенко улыбался в сторону Москву. Чем меньше нефти, тем меньше он улыбается. Тем более что ему надо платить за газ – около полумиллиарда долларов, которых у него нет и никогда не будет. Он уже, пожалуй, второй десяток лет обещает белорусам обеспечить средний доход порядка 500 долларов в месяц. И никак не получается.
Соответственно, было понятно, что за газ он платить не будет, а его обычная манера поведения в таком случае – это наезд. Вот мол, Россия сама и виновата.
Поскольку Россия долго терпела, и Путин долго терпел, ему [Путину], наверное, это надоело, и он дал команду взаимодействовать с Лукашенко жестко. А что значит, жестко? Значит – уменьшать количество нефти, поступающей на территорию Белоруссии, потому что самой Белоруссии надо, примерно, 5-7 миллионов тонн, а остальное она перерабатывает и продает в Европу уже как продукт переработки нефтяного сырья.
При этом он должен был делиться доходами с Россией, но этого он, естественно, не делает. Призвать его к порядку практически невозможно.
То есть это такой человек, который крайне неудобен в переговорных ситуациях. И когда Владимир Путин принял решение немножко надавить (а может, и не немножко надавить) на Лукашенко, было ясно, что тот в ответ проявит еще большую жесткость. Поэтому для Кремля это не было удивительным.
Не удивительно, а важно то, что это предсказуемо, но динамика процесса нисходящая. Значит, мы переходим уже в третью фазу, когда Лукашенко из теленка, который не то чтобы ласковый и поэтому одновременно двух маток сосет – с востока и с запада своей территории, превращается в такого довольно сурового теленка, который бодает матку, чтобы она ему давала больше питательных продуктов.
Так вот, Россия больше не может и не хочет давать питательных продуктов. Естественно, Лукашенко делает книксены в противоположную сторону, улыбаясь, демонстрируя лучшие качества широкой славянской натуры по отношения к Западу.
Конечно, геополитические интересы заключаются в том, чтобы в Беларуси не было военной базы, которая угрожает Западу, но принимать его с распростертыми объятьями и платить за его эскапады на Западе тоже не очень хотят.
Но с другой стороны Лукашенко так уж много и не надо. Поделитесь 2-3 миллиардами евро, что вам жалко, что ли – логика, примерно, такая. И европейские политики склонны принимать некоторую гибкость Лукашенко, не обольщаясь, но понимая, что им это сейчас выгодно. Поэтому Лукашенко дают некоторую поддержку – не только материальную, но и вербальную: сняли с него жупел, который назывался "последний диктатор Европы".
Но в то же время Лукашенко для этого сам сделал многое: он, например, организовал Минский процесс, а это существенно; он выпустил нескольких своих врагов из тюрем; он сейчас изображает из себя даже большего демократа, чем Владимир Путин.
Но наладить отношения в приличной форме можно, а вот разговаривать про братство, единство, про то, что называлось раньше "союзное государство" – это уже давно фейк, это уже не функционирует вообще и функционировало только в той степени, в какой это было нужно господину Лукашенко.
Так что, постепенно такой небольшой, но своенравный корабль под названием "Беларусь" отчаливает от берегов России в сторону Европы. И для Путина это очень серьезный вызов, потому что Украину он проиграл – как ни крути. Можно сколько угодно говорить про Крым, но Крым маленький, а Украина – большая. Большая Украина как никогда далека от таможенного пространства, от Евразийского союза. А теперь еще и Лукашенко разворачивается.
Да и, собственно, в самой России тоже накапливаются некоторое непонимание, вопросы, раздражение, экономика не блещет. Поэтому российским политикам надо соблюсти хотя бы некоторый имиджевый капитал, показать, кто главный в доме. Все-таки главной должна быть Россия. Соответственно, Лукашенко как-то попытаются наказать.
НВ: Вы можете уточнить: поскольку Путин не является прямым адресатом выпадов в сторону России, можно ли пафос Лукашенко назвать свойством политической этики? "Ворон ворону глаз не выклюет"? Или все же Лукашенко пытается поставить себя на одну ступень с российским коллегой?
ДО: Лукашенко – не образец политической этики. Лукашенко – образец политического прагматизма. Он просто знает, что раньше или позже, но с Россией надо договариваться. И он, как и все мы, меряет других людей по себе.
Вот он такой жесткий, сильный лидер, если его обидят – он запомнит и потом в нужный момент не только наступит на мозоль, но и всю ногу отломит, если ему это удастся. Точно так же, он думает, ведет себя Владимир Путин. Поэтому персонально к Путину он ведет себя осторожно. Можно это назвать "ворон ворону глаз не выклюет", а можно сказать, что это политика равных по статусу персонажей.
Да, конечно, Россия сильней и влиятельней, но Лукашенко, как политическое животное, как человек, который больше всего любит власть и больше всего за нее держится, точно так же воспринимает Владимира Путина. И ему с ним лично ссориться нельзя.
Можно рвать кого угодно под Владимиром Путиным, но если он что-то скажет про персону номер один, это, в его представлении, означит, что произошло что-то необратимое, значит, корабли расходятся навсегда. Как прагматик, если не сказать циник, в политике он допустить этого не может, и, мне кажется, это тоже вполне предсказуемо.
Я не уверен, что это сильно радует Владимира Владимировича Путина, потому что он устал, как мне кажется, от того, что Россия вот уже 25 лет нянчится с Лукашенко, и из них 15 – нянчится сам Путин. Но в то же время отпустить Лукашенко в полное свободное плаванье в геополитическом плане не очень разумно.
Поэтому Путин решил действовать вот так жестко и еще более прагматично, чем Лукашенко: хочешь быть независимым – ладно, живи без российской нефти. Вот такой очень прагматичный до цинизма разговор.
Это означает, что терминология спустилась к хозяйственным вопросам: кто сколько денег дает, кто кого поддерживает, кто где размещает базы. А все идеологические соображения о братстве, о едином прошлом – они давно в прошлом. И Владимир Путин это прекрасно понимает.
Лукашенко создает то, что называется национальной идентичностью. Аккуратненько, тихонечко он формирует новую историю Беларуси, он формирует новый язык, он формирует новое белорусское самосознание. То есть он выстраивает вполне автократическую модель, которая замкнута только на него. Своим людям он говорит, что, да, нам тяжело, но суверенитет – самый дорогой продукт, самый выигрышный, самый рентабельный продукт. И им мы никогда не поступимся – в партизаны уйдем, картошкой питаться будем.
Это мне кажется естественным продолжением распада Советского Союза. Это пространство крошится на кусочки, авторитарные лидеры, или менее авторитарные лидеры контролируют эти кусочки в своих интересах. И единого постсоветского пространства просто уже не наблюдается.
НВ: Тем не менее Запад достаточно прохладно прокомментировал его пресс-конференцию, во всяком случае не было заметно более или менее явных эскапад ни от аналитиков, ни от политических лидеров – тем более. У вас не сложилось впечатление, что сама пресс-конференция была организована по подобию путинских "прямых линий" и предназначалась для внутреннего потребления?
ДО: Он договаривается с Западом по другим каналам. Ему не надо посылать сигналы этому самому Западу с помощью пресс-конференций. Поэтому мне кажется, что это, скорее, для внутреннего пользования и для российского пользования.
Он российским людям объясняет, что так, мол, и так, я всей душой, но ко мне вот эти бюрократы ваши так относятся. Хотя я Россию очень люблю, но все эти люди с непонятными фамилиями Данкверт, Медведев нашу игру портят. Вот если бы Владимир Владимирович был не так мягок к своим, то мы бы с ним договорились лучше.
Он разговаривает закулисно, он знает, как к нему относятся в Европе, он знает, что Европа его, как облупленного, видит, поэтому обольщаться у него оснований нет. Но с другой стороны где-то надо ему корм добывать.
Некоторые западные политологи в моих общениях с ними говорят, что он ждет, когда Запад будет готов принять вот это самое "яблоко Беларуси" в свои объятья. Но Запад-то сейчас не очень готов.