Студент Валерий Костенок, которому 20 лет, был самым молодым фигурантом "дела о массовых беспорядках" в Москве. Юношу обвиняли в том, что после протестов 27 июля в районе улицы Рождественка он кинул в сотрудников полиции две пустые пластиковые бутылки. Перед этим все лето Валерий собирал подписи для кандидата Кирилла Гончарова. Он был возмущен тем, что почерковедческая экспертиза признала подделкой подпись, которую Костенок взял у собственной бабушки, и именно поэтому вышел на мирную протестную акцию поддержать кандидатов, не допущенных к выборам в Мосгордуму.
3 сентября Следственный комитет прекратил дело в отношении Костенка и еще троих фигурантов дела, признав, что в их действиях нет состава преступления. Однако в тот же и следующий день реальные сроки получили другие фигуранты этого дела: Данила Беглец и Иван Подкопаев, которые пошли на сделку со следствием, а также Евгений Коваленко, бросивший в омоновцев мусорную корзину.
Телеканал "Настоящее Время" поговорил с Валерием Костенком после того, как он вышел на свободу. В СИЗО Костенка подстригли, и теперь, по словам Валерия, он "боится на себя смотреть в зеркало".
— Как вы узнали о своем освобождении?
— Вся история с моим освобождением началась для меня очень страшно. У меня был адвокат Гаджи Алиев, я ему очень доверял и надеялся, что с этим адвокатом мы пройдем весь путь. У него огромный опыт адвокатской деятельности по громким делам.
Во вторник ко мне приходит конвоир и говорит: "Следственные действия". И выводит меня в соседний кабинет, где сидит грустный Гаджи Алиевич. Я присаживаюсь, здороваюсь. Он говорит: "Валера, нам придется расстаться".
Я испугался, потому что с этим адвокатом у нас были уже планы по дальнейшим каким-то действиям в этом деле. А он говорит: "Мы расстаемся, потому что в отношении тебя было прекращено уголовное дело". И в принципе все. Дальше молчание.
Я долго думал над двумя вещами. Первое: это, конечно, все круто, я вернусь домой, буквально сутки назад я только мечтал об этом. А второе: что с остальными? У нас было изначально такое мнение с Гаджи, что нужно идти до конца. И мне очень страшно было бы выйти одному, совершенно было бы неприемлемо. Этот страх у меня тоже был. А вот страх СИЗО, страх тюрьмы не присутствовал, если честно.
— В каких условиях вы сидели в СИЗО?
— Когда я зашел в СИЗО №1 и увидел условия, я понял, что в принципе отсюда бороться можно. Можно жить, бороться, каким-то образом развиваться. Медленнее, конечно, чем на свободе, но можно.
— Вас в СИЗО подстригли?
— Да, меня подстригли. Причем сегодня мне сказали, что это необязательно было делать. Но у меня очень прихотливые волосы, мне постоянно их приходилось как-то подравнивать, хотя у меня не модельная прическа, просто они так растут. И меня без вопросов повели на стрижку, даже не поинтересовались, хочу ли я. Ну и все, подстригли. Ну, волосы вырастут. Но мне непривычно, я боюсь на себя смотреть в зеркало.
— Как к вам относились сокамерники?
— Меня часто спрашивают друзья: "Ты стоишь перед камерой, ты про тюрьму не знаешь ничего. Ты занимался учебой, работой, политикой, читал книги, какие-то статьи, был в интеллигентном обществе".
А тут открывается камера, все спят, 2 часа ночи. Я захожу в эту камеру, думаю: хорошо, утром со всеми познакомлюсь. А мне дали матрас, и я его поставил за стол, а там бетонный пол. И на него из матраса выпали все металлические предметы: ложки, кружки, стаканы. Все это выпало, и под этот барабанный дребезг в камере все проснулись. Кстати, отнеслись ко всему с юмором.
Я рассказал, почему я попал сюда, за что. Люди были шокированы. В СИЗО много несправедливости, я там не один такой на самом деле. Но справедливость как соотношение личности (того, чем я занимался) и содеянного, того, что я сделал (пластиковая бутылка), и отношение к моей личности – это вызывало самый большой резонанс в камерах. Очень хорошо ко мне относились что в СИЗО №1, что в другом, на Пресне.
— В чем обвиняются ваши сокамерники, кто они?
— 60-70% людей, которых я там видел, – это статья 228, торговля наркотиками. Это люди со всех уголков страны, а я был в трех камерах.
Я помогал сокамерникам. Ко мне приходили правозащитники Евгений Аникеев, Анна Георгиевна Каретникова. Первая просьба была – медикаменты. ФСИН – очень инертная система, она долго работает с запросами, в тюрьме по любому поводу нужно писать заявления, которые рассматриваются в течение десяти дней. А когда у человека давление поднимается в камере, и он пожилой, ему тяжело.
Благодаря правозащитникам очень эффективно за сутки удалось вернуть мне мои письма, принести медикаменты, повесить вешалку у нас в камере, тумбочку принести. В общем, все решилось очень быстро.
— Как вы думаете, почему вас выпустили и прекратили дело в отношении вас?
— Я думаю, что в целом власть накануне громких, скандальных выборов в Мосгордуму пытается одним движением снизить накал страстей, связанный с теми, кто боролся за выборы. И одновременно не упускать уровень, то есть оставлять кого-то за решеткой.
По какому принципу они выпускали – я не знаю. Из тех, кого выпустили, у нас у всех разные показания. У кого-то частичное признание вины, у кого-то признание вины, у кого-то 51-я статья (отказ свидетельствовать против себя). Мне думается, что это просто какой-то совершенно банальный список: вот эти, эти, эти. Может быть, этот список на каком-то бэкграунде строится: чем человек занимался, как сильно он опасен перед выборами.
— Чем планируете дальше заниматься на свободе?
— Я планирую заняться своим видеоблогпроектом – может быть, в фейсбуке, может быть, в ютубе. Это будет решаться дальше. Я хочу обозревать каждый район Москвы, каждый новый выпуск буду рассказывать о каждом районе Москвы. Я всегда после своего знакомства людям даю историческую справку о том, где я родился и что я здесь вижу.
Я в институт хочу ходить. Я хожу туда ради знаний. И вообще двое суток назад я просто мечтал о том, чтобы мне дали домашний арест из-за института. Моей маме звонили из института, сказали: до 15 октября пускай приходит, учится. Я на третьем курсе сейчас, иначе просто на сессию не допустят и будет уже исключение.
— Вы не жалеете о том, что месяц провели в тюрьме?
— Я ни о чем не жалею. Может, мне повезло, но мне было не страшно, мне не создавали страшных условий. Может быть, я был мало, не знаю. Я не чувствовал никакого большого глубокого переживания, потому что была такая поддержка людей, которой я никогда в своей жизни еще не видел. Я ее видел только когда другие люди были фигурантами, и я сам кому-то писал.
А тут когда пишут столько тебе – сразу ответственность перед людьми появляется совершенно другого уровня. Это переход, это следующий этап.
— Что вам мама сказала, когда вы домой зашли?
— Меня встречало друзей было много, очень много друзей пришло. Она просто сказала: "Проходите, сейчас вам чай нальем, поговорим". У нас потом "очная ставка" состоялась на балконе, конечно.
— И что все-таки сказала мама?
— Просила быть поаккуратнее в интервью. Все.
Такой парадокс: люди в политику приходят не когда все хорошо, а когда происходит какой-то переломный момент. У меня вся семья, все мои родственники, мои друзья включились в политику после этого.
