О новой пьесе "Папа, мама, я и Сталин" и угрозе возвращения к сталинизму, об официальных "общественниках" и свиных головах, об Иване Грозном как альтер-эго Владимира Мединского и рейтингах в Освенциме корреспондент Настоящего Времени беседует с главным режиссером московского театра "У Никитских ворот" Марком Розовским.

Настоящее время: Книгу "Папа, мама, я и Сталин" вы начинаете с мечты написать пьесу. Любопытно, что при этом вы упоминаете своего, на тот момент тринадцатилетнего, сына, который называет Сталина "эффективным менеджером". Автор книги словно бы вступает в противоречие не только с целым поколением, выросшем на учениях системы, но и с самой системой, которая предложила нынешнему молодому поколению Сталина в постмодернистском образе. То есть пьесы пока не получается?

Марк Розовский: Нет, можно сказать, пьеса получилась – еще нет спектакля. Я написал инсценировку по собственной книге и, надеюсь, в конце сезона этот спектакль будет готов. С тем же названием "Папа, мама, я и Сталин".

Но что такое эта книга и эта пьеса? Это история любви моих родителей, любви разрушенной, благодаря Сталину и сталинщине. Это история моей собственной безотцовщины, и я думаю, что преступления Сталина, которые, как правило, формулируются, как преступления, связанные с незаконными репрессиями, с кровопролитиями, которые допустил этот наш вождь, но я делаю акцент на том, что, может быть, не менее страшны его преступления относительно частных судеб людей.

Была любовь моей мамы к моему отцу и моего отца к моей маме. И, благодаря этой любви, простите, родился человек, который сейчас сидит перед вами. И когда я говорю о безотцовщине, я говорю о разрушении, которая сталинщина принесла в дом – в дом практически каждого человека.

Да, одни сидели там – за колючей проволокой, а другие оставались якобы на свободе. Но те, которые оставались якобы на свободе, тоже испытывали разрушение из-за того, что их отцы, матери, братья, сестры, деды находились под этими так называемыми незаконными репрессиями.

Собственно, со Сталиным на самом деле все ясно. Хотя ведутся споры о нем, но это споры, с моей точки зрения, надуманные. Сейчас даже ведутся споры об Иване Грозном. Это ловкий ход для оправдания. Памятники самому Сталину и даже недавно возникший в Орле памятник Ивану Грозному – абсолютное подтверждение этому.

Мы все ищем национальную идею – такое впечатление, что наша национальная идея состоит в том, чтобы ставить памятники палачам и убийцам.

Иван Грозный, который лично задушил митрополита и еще убил лично около пятисот человек, при этом замаливая свои грехи. При этом он провел некоторую модернизацию, говоря современным языком, в современном ему обществе. Ну, эта модернизация сегодня называется опричниной. Вот сегодняшние опричники тоже стояли на открытии памятника кровавому диктатору.

Псевдовера в бога – все это приводит к тому, что не только один человек приходит к страшным заблуждениям, но он тянет за собой и страну. Вот и сегодня нас тянут в наше прошлое, в нашу пережитую нами сталинщину и пытаются нам доказать, что это и есть лучшее будущее для нашей родины.

Поразительно, что находятся адвокаты, демагоги, болтуны, трепачи. Сколько я их слышу, боже мой! Но, кстати, они проникают в интернет. Недавно я открыл их сайт и смотрю: "Жиды учат нас жить".

Вот вам абсолютное нарушение Конституции, разжигание человеконенавистничества, межнациональной розни, но государство молчит – потакает, наверное, такого рода заявлениям, которые не имеют ничего общего со свободой.

Они объединяются в так называемые общественные организации, получают от других организаций – вовсе не общественных – деньги на развитие своей деятельности, они выступают от имени народа – русского народа. Кто им дал это право?

Это вопросы даже не к ним самим – это вопросы к нашему государству, к нашему закону, насколько соблюдается наша Конституция, в которой эти вещи четко прописаны и нуждаются в осуждении. И не просто в обсуждении, а в привлечении к суду.

Совсем недавно сюда, в эту комнату, пришел один милый, очень серьезный человек, замечательный, мне кажется. Я с ним не был знаком. Он говорит: "Я посмотрел несколько ваших спектаклей, у меня есть какие-то свои соображения, вы не хотите в Одессу поехать?"

Я говорю: "А что, вы можете этому содействовать?" Он отвечает: "Ну, вы знаете, я еду сейчас в Одессу по делам, вот если бы вас сейчас пригласили в Одессу, вы бы поехали?"

Я подумал – боже мой, театр "У Никитских ворот", мы раз пять или семь ездили на гастроли в Одессу, выступали в замечательном театре имени Иванова – это русский театр. В Одессе нас знают, так я подумал про себя, но всего этого ему не сказал, а сказал: "В принципе, если мы получим приглашение, надо понять условия поездки, потому что у театра нет своих средств, чтобы на свои деньги взять и поехать аж на Украину в Одессу".

Я подумал – у меня в репертуаре есть спектакль "Гамбринус" по Александру Ивановичу Куприну – действие происходит в Одессе". Я, быть может, наивно рассуждал, но сказал дипломатично: "Ну, если поступит официальное приглашение, мы его, естественно, рассмотрим".

Через некоторое время он появляется и говорит: "Я разговаривал с директором того театра, правда, театр этот уже не называется театром имени Иванова, как-то иначе называется, я даже не успел его спросить, но вы знаете, что он мне сказал?"

"Мы очень любим Марка Розовского, в Одессе его знают, и, конечно, были бы аншлаги на его спектаклях, и это было бы целое событие для одесской театральной публики. Но Марк Григорьевич должен понимать, что сейчас время изменилось, и на аэродроме у него могут быть неприятности".

А какие неприятности? – спросил я наивно. Ну, вот директор сказал, что его [Розовского] могут встретить у трапа… общественники. Я говорю – Какие общественники? – "Ну, у нас в Одессе сейчас много общественников".

И только тут до меня дошло, каких "общественников" он имел ввиду. Я спрашиваю – бандеровцы, что ли? Он говорит: "Ну, да, да, да, если честно, да. Это националисты, которые могут его встретить. Как он будет реагировать?"

Я говорю – не знаю, как буду реагировать. Я буду реагировать по факту: что их не устраивает? Хотят встретить меня свистом? За что – я не понимаю. За что меня встречать свистом? Я еду в Одессу с "Гамбринусом" (смеется). Я еду от имени русской культуры. Но если они не хотят, мы тогда не поедем.

Но мне понравилось это слово – "общественники". Эти вот "общественники", они же есть, подумал я, и у нас. Это те ребята, которые подкладывают свиные головы под дверь театра, которые якобы защищают русскую православную церковь, выступают от ее имени, как активисты. Это же все "общественники". Они осуществляют цензуру, которая запрещена Конституцией. Вот такая уловка, такой хитрый ход.

Но ведь эти "общественники" – я подчеркиваю, что на Украине, что у нас – поддерживаются государством. Вот где ход для того, чтобы задушить какую-либо свободу, какую-либо культуру. На самом деле это есть сталинщина нового типа. Нельзя ставить памятники Ивану Грозному, потому что мы все читаем эту акцию не только, как памятник Ивану Васильевичу, а прежде всего, как некий акт подготовки других, более мощных, памятников товарищу Сталину.

НВ: Я искал в вашей книге ответ на вопрос, почему у людей такая короткая генетическая память? Я говорю о людях, чьи родственники сгнили в ГУЛАГе. Я искал этот ответ в ваших диалогах с сыном, но так и не нашел. Написанная пьеса, которую вы ставите на сцене вашего театра, дает такой ответ?

М.Р.: Мир по этому поводу часто вздрагивает и сегодня.

НВ: Национальная идея?

М.Р.: Это не просто национальная идея. Национальная идея связана с патриотизмом. А у нас сегодня псевдопатриотизм торжествует, потому что настоящий патриот хочет для России свободы и процветания. А с этими идеями у нас будут нищета, войны, карточки, и туалетную бумагу будем из-за границы привозить.

Забыли, что ли, как мы это делали в постсталинское время? А в сталинское – вообще, простите, подорожником пользовались. Вот если нам этого хочется, то мы должны сегодня стать Корейской Народно-Демократической Республикой, где идеи сталинщины наглядны.

НВ: А разве "кремлевский хозяин" еще не чувствует себя вождем нации по примеру того же Сталина или нынешнего северо-корейского лидера? Пребывая в тоске по диалогу с Ганди он разве не пытается достучаться до небосвода?

М.Р.: Он происходит из той организации, которая, вообще-то, должна была быть объявленной преступной вместе со Сталиным. Если сегодня следовать Конституции, которая была при [Борисе] Ельцине утверждена, как основной закон, то, конечно же, мы должны были бы жить в другой стране. Если Конституцию эту соблюдать. Но вся беда в том, что Конституция сегодня сознательно нарушается. Кто в этом виноват и будет ли ответственен – это вопрос истории. Не мне говорить.

Если будет цель любой ценой сохранить себя у власти – любой ценой, вы слышите меня? – это будет сталинщина, это будет трагедия нашего народа.

НВ: Неужели вы думаете, что такой цели нет? Мы же ее чувствуем кожей.

М.Р.: Она же не объявлена. Мы можем предположить, что такая цель есть. Наверное, есть основание так думать, но не хочется думать, что мы уже погружены целиком и полностью в эту историческую яму.

Я в своем театре пытаюсь содействовать той самой свободе, о которой говорю. Я ставлю русскую классику, я ставлю свои собственные пьесы, которые утверждают то, во что я верю. Меня никто не запрещает сегодня, и я считаю великим достижением то бесцензурное пространство, в котором мой театр живет. И я думаю, если сейчас ко мне придет некий цензор, который вытащит блокнотик, посмотрит мой спектакль и предъявит мне 96 пунктов, как это было в советское время, я спущу его с лестницы.

НВ: Вы руководите государственным театром, и вот государственный человек – пресс-секретарь президента – в ответ на гневный спич Константина Райкина заявляет совершенно определенно: ребята, уж коль скоро вы получаете госфинансирование, то будьте любезны…

М.Р.: Что такое государственное финансирование, это чьи деньги у государства? Это деньги наши – не чиновника, это не деньги [Владимира] Мединского и не деньги министерства культуры. Это деньги наших налогоплательщиков, которые мы дали им, чтобы они [чиновники] распоряжались этими деньгами в наших интересах. Они слуги народа. Они обязаны это делать честно и исходя из интересов общества. Поэтому их ответственность здесь несколько иная, чем та, которую они присваивают.

Кстати, Константин Аркадьевич Райкин в своем выступлении говорил не об угрозе цензуры, он говорил об этих распоясавшихся, хулиганствующих и поощряемых "общественных организациях". Вот именно об этих "общественниках" он и говорил. На что сейчас было четко и ясно дано понять: да, у нас цензуры по закону нет, но бывают случаи попустительства государства в отношении некоторых, так сказать, неприятных моментов.

Ну, сколько можно это объяснять? Кто нарушает Конституцию? Те, кто, в соответствии с Конституцией, творят в бесцензурном пространстве, или те так называемые "общественники", которые от своего имени занимаются хулиганством. Да это не просто хулиганство. Это злодеяние, это варварство, это вандализм чистой воды!

Вы говорите, министр культуры Мединский. Ну, министр культуры Мединский поддержал памятник Ивану Грозному и называет себя историком. Да его надо гнать из истории и министерства культуры, если он такую чушь несет.

Давайте прочитаем книгу историка [Александра] Дворкина про Ивана Грозного. Он это читал или не читал? Или он ничего не знает или делает вид, что ничего не знает? Почему я должен все время мифам верить? Я правде хочу верить, настоящей правде, а не мифологизированной правде. Это то, чем должен художник заниматься.

НВ: Помилуйте, российский министр образования заявляет на всю страну о необходимости мифов в истории.

М.Р.: Это абсолютно вредная, неправильная, аморальная точка зрения. Значит, он изначально дает разрешение на фальсификацию реальной истории.

НВ: Вы же знаете, что сейчас на экраны выходит фильм о 28 панфиловцах, выпущенный на средства министерства культуры. Государство финансирует не историю, а мифологию.

М.Р.: Вот это и есть близорукая государственная политика, которую лично я поддержать никак не могу. С другой стороны нам надо в истории находить такие документы, нам надо открыть все архивы – все архивы КГБ, МВД. Они должны быть открыты сегодня, чтобы общество, наконец, узнало правду нашей истории. Других путей нет.

А если мы будем подтаскивать неких пропагандистов и заниматься подтасовками каждый раз, то мы даем понять, что не уважаем наш народ, мы тогда народ наш сводим к каким-то митрофанушкам.

У безголовых всегда проблемы с мозгами, но есть люди думающие – и в интернете есть много здравых идей, мнений, смелых суждений. Поэтому государство желает контролировать, контролировать, контролировать. Частично это удается: иногда можно кого-то запугать, иногда можно кого-то посадить, иногда можно кого-то освободить, припугнув. Всему этому мы видим примеры, примеры и примеры. И за это тоже грядущим поколениям, может быть, придется рассчитаться. Потому что пренебрежение опасно.

У меня среди знакомых сейчас есть молодые сталинисты, которые ничего не знают, но им кажется, что при Сталине было лучше. Это критическое отношение к сегодняшнему дню у них заменяется фальшивыми представлениями – от незнания, от неграмотности. И от пустоты.

Мне скоро 80 лет стукнет. Я жил при советской власти, я во время войны начал учиться в школе, выпускал стенгазету, где были портреты Сталина. Я через все прошел. Я помню 53-й год, я помню 56-й год, я помню 60-е годы. Я ездил на целину.

Я приехал с целины, познав реальную жизнь, и я стал не то чтобы антисоветчиком, но стал на демагогию реагировать так остро – переживать любое вранье, любую фальшь. И потому мы стали шестидесятниками, что это было время освобождения общественного сознания.

Да, я стал участником альманаха "Метрополь", да, студию "Наш дом" [театральная студия МГУ] закрыли за антисоветчину. Но антисоветчина не была нашей целью. Нам хотелось двинуть нашу страну в сторону, противоположную сталинщине. В какой-то мере нам это удалось.

А сегодня я говорю о том, что продолжаю верить: каким бы реванш не казался нам мощным, он невозможен, он не будет торжествовать. Если он восторжествует, погибну не только я и мои дети, погибнут и ваши дети. Погибнет родина, погибнет Россия, погибнет русский язык.

Да, рейтинг, рейтинг, все говорят, рейтинг. У Гитлера тоже был хороший рейтинг. Только не в Освенциме.