В этом году Нобелевскую премию мира получил главный редактор "Новой газеты" Дмитрий Муратов и филиппинская журналистка, возглавляющая оппозиционный сайт Rappler, Мария Ресса. Журналистов наградили "за их усилия по защите свободы выражения мнений, которая является предпосылкой демократии и прочного мира".
Денежная премия, выданная комитетом, может стать причиной включения "Новой" в список "иноагентов". Дмитрий Муратов не будет объявлен в России "иностранным агентом", если "не нарушит российский закон" и "не даст повода для этого", заявил президент России Владимир Путин на пленарной сессии Российской энергетической недели.
Мы поговорили с Виталием Манским о возможной реакции властей, Дмитрии Муратове, цензуре и документалистах-"иноагентах".
— Вы знаете о реакции российских властей и российских СМИ на Нобелевскую премию, которую получил Дмитрий Муратов? Она вас удивляет?
— Я вчера сдуру или от какой-то слабости – не могу понять, что мною двигало, – в гостинице посмотрел Дмитрия Киселева по РТР, с каким самолюбованием, с какой надменностью, смакуя каждое слово, он произносил, что Муратова поздравил пресс-секретарь такого-то чиновника третьего ранга, такой-то председатель Союза журналистов и председатель Центризбиркома, но самое большое поздравление, конечно же, от президента Соединенных Штатов Америки. И за этим всем стоит такое хамство, такое лизоблюдство, такое убожество. И понятно ведь, что это не Киселев говорит – это говорит администрация президента.
Она засовывает руку в определенное место Киселеву и нам устраивает такое шоу в телевизоре. Конечно, [не было] ничего, кроме очередной порции стыда и какого-то страшного разочарования от того, что происходит в твоей стране, и от того, какую похлебку получают 145 миллионов человек, которые никуда не могут от этого спрятаться, они не могут в принципе в отсутствие других источников информации получить сколь-нибудь более достойное объяснение этого фантастического события – то, что Нобелевская премия мира дана двум журналистам.
Двум журналистам, которые получили Нобелевскую премию, в том числе как оценку тех членов их редакций, которые погибли, отстаивая право нести людям информацию о реальной жизни. В общем, у меня возникло омерзительное чувство и, повторюсь, чувство стыда. Хотя, казалось бы, какое еще можно испытывать чувство относительно российских властей? Но тем не менее.
— А вы что почувствовали, когда узнали о том, что Рессе и Муратов получили Нобелевскую премию?
— Да я обалдел, я не ожидал просто, что Нобелевский комитет может быть настолько нестандартным, настолько свободным и настолько неожиданным в своих решениях, потому что все же Нобелевской премии уже лет под сто, уже за эти годы должен был выработаться какой-то консерватизм, какая-то наработанная традиция. Я подчеркиваю, я рассматриваю эту премию как премию журналистам. И в мире выбрали двух журналистов, которые олицетворяют свободу прессы, попытки свободы прессы, попытки разговора честно о тех проблемах, которые нас окружают.
Но, кстати сказать, в первый момент я Диме не позвонил – я написал ему короткое СМС. А на следующий день, когда весь хайп поднялся, я уже позвонил Диме, и мы очень долго разговаривали, и как-то на одной волне были, и очень рад.
Кстати сказать, Муратов и "Новая газета" всегда поддерживают "Артдокфест", помимо того, что ежегодно мы проводим онлайн-версию "Артдокфеста" вместе с "Новой газетой", так ведь он еще и приложил такие серьезные усилия для того, чтобы фильм "Горбачев. Рай" состоялся, и он стоит в титрах этого фильма. Нас много чего связывает, поэтому я как-то эту премию воспринимаю, может быть, как отчасти свою личную радость победы.
— Как вы думаете, теперь шансы стать "иностранным агентом" лично как физлицо или "Новой газете" как юридическому лицу, они возросли или, наоборот, уменьшились?
Никакой статус не защищает в России от произвола властей
— Я думаю, что бесстыдство властей не имеет границ. Я думаю, что никакое международное признание и никакой статус, ничто человека не защищает в России от произвола властей. Конечно, власти будет сложновато нобелевского лауреата премии мира [объявить "иноагентом"]. Но, с другой стороны, давайте вспомним судьбу Сахарова. Он в статусе нобелевского лауреата был в ссылке и так далее. А нынешние власти – они прямые наследники советского порочного руководства, поэтому здесь не хотелось бы, конечно, говорить: "Ну теперь-то уж нет". Но чего стоят, опять же, эти поздравления от пресс-секретаря жилконторы номер 15? О чем мы говорим?
— Там пока в списке больше журналистов, но есть уже и один документалист – Роман Перл, вы, наверное, знаете. И теперь уже стало опасно работать и документалистом. Как вы думаете, как это вообще отразится на [будущем документалистики]?
— Вообще говоря, документалистом работать всегда было опасно. Документалисты, в том числе мои личные друзья, погибали, я их хоронил. Поэтому здесь говорить об опасности того, что тебя признают "иноагентом", когда на другой чаше весов твоя жизнь, не приходится. Но будут ли признавать документалистов "иностранными агентами" – а почему нет? Если система идет вразнос, она может все что угодно. Она может признавать "иностранными агентами", я не знаю, [кого угодно]. Они сами не соблюдают собой же написанные какие-то иезуитские средневековые законы, сами их нарушают.
— Это значит, что у нас станет меньше документальных фильмов или станет меньше документалистов?
— Документалистов меньше не станет, документальных фильмов меньше не станет. Я вам скажу как человек, смотрящий подавляющее большинство документальных фильмов в мире, которые снимаются на русском языке, я могу говорить о некой средней температуре по больнице. Понятно, что такое вроде бы не должно существовать, но тем не менее.
Я вижу, как конкретные документалисты, авторы, которых я знаю по их творческому пути, как они постепенно сворачивают с каких-то актуальных тем. При этом я их не упрекаю, я абсолютно понимаю их мотивацию. Посмотрите, прокатное удостоверение не получишь – значит, в прокат не выйдет, телевидение не купит, государство не поддержит. А как-то жить-то им нужно. Я даже не говорю сейчас о монетизации их труда, но просто какая-то отдача должна же быть, ты же делаешь картину, ты хочешь, чтобы ее хотя бы посмотрели люди, чтобы она была показана хотя бы на кинофестивале.
Но сейчас и кинофестивали, опять же, судьба "Артдокфеста" – это была площадка, где мы показывали все самое талантливое, яркое, актуальное документальное кино. Вот эти годы после 2014-го – сначала нам отрезали Екатеринбург в этом году, я еще какую-то очень эфемерную надежду испытываю, но, скорее всего, мы теряем Петербург. Очень условно остается Москва, но в Москве, понятно, нельзя показывать никакие украинские фильмы, никакие чеченские, никакие фильмы ЛГБТ, никакие фильмы с бело-красно-белым флагом, нельзя показывать фильмы с упоминанием экстремистской организации, Навального.
А что тогда можно показывать? И тогда зачем снимать эти фильмы, если даже на "Артдокфесте" их нельзя показать? Слава героям – тем, кто остается верен биению своего сердца, но, конечно, документалисты, к сожалению, отходят в какие-то параллельные тематические пространства.
— Можете сказать, как пройдет "Артдокфест" в этом году в России?
Мы пытаемся, как последние идиоты, работать по чужим правилам
— Вообще мы пытаемся, как последние идиоты, работать по чужим правилам. То есть государство объявляет условия игры – они абсолютно одиозные, этих правил нет нигде в мире. Ну как нигде – теперь в Беларуси, наверное, есть и так далее. Но нигде в цивилизованном мире таких правил нет. Мы эти правила принимаем, мы им соответствуем, мы получаем лицензии в министерстве культуры, мы лицензируем программу, мы все это делаем.
А в конечном счете, как в этом году в Петербурге, в день открытия приезжает инспирированный комитет, Роскомнадзор и полиция, опечатывают зал, на следующий день опечатывают другие залы. Мы пишем губернатору Санкт-Петербурга, он иезуитски нам отвечает, дескать, мы не против, вы просто договоритесь с залами. А никакие залы не пускают, потому что их государство прессует. В итоге мы играем в эти кошки-мышки.
И сейчас, я повторюсь, с Питером все очень неопределенно и неоптимистично. С Москвой вроде бы мы подписали договор и готовим фестиваль, готовим программу. Но сказать, что в день открытия не придет какой-нибудь отряд лунных активистов седьмого дня и не скажет, что по постановлению номер 15/18 все отменяется, конечно, я не могу.
— Сколько людей онлайн смотрят за "Артдокфестом"?
— Огромное количество. Скажем, если мы получаем права на показ фильмов бесплатно, то количество просмотров столь велико, что нам из-за этого пришлось сейчас поменять наш партнерский сервис, который перестал справляться с этим потоком запросов, и мы были вынуждены перейти на другой сервер. И теперь [нужно] платить за просмотры, это очень небольшие деньги, потому что их очень много.
— А сколько это в цифрах?
— Сотни тысяч. Если платные, то здесь, конечно, падение в сотни и тысячи раз, потому что людей многое тормозит от покупки права просмотра фильма, но тем не менее, когда был отменен питерский блок "Артдокфеста", авторы совершили беспрецедентное решение – они позволили в течение этих отмененных фестивальных дней показать фильмы по билетам, и достаточно существенное было количество просмотров по билетам, и мы как-то даже что-то смогли компенсировать из тех потерь, которые мы понесли в результате отмены фестиваля.
Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами.
