Суд в Минске приговорил соратников незарегистрированного кандидата в президенты Виктора Бабарико и членов Координационного совета оппозиции: Марии Колесниковой дали 11 лет колонии общего режима, Максиму Знаку – 10 лет колонии усиленного режима. Белорусская журналистка "Новой газеты" в Минске Ирина Халип освещала этот процесс.
Сама Ирина была арестована в декабре 2010 года после очередных президентских выборов, когда несогласные с фальсификациями вышли на протесты. Халип была и в СИЗО, и под домашним арестом. В ту ночь вместе с Ириной Халип арестовали и ее мужа – политика Андрея Санникова. Тогда, в 2010 году, он был одним из кандидатов в президенты. Его обвинили в организации беспорядков и осудили на 5 лет колонии усиленного режима. Санникова освободили досрочно – после того, как он написал прошение о помиловании на имя Лукашенко. Затем выехал из страны и попросил политическое убежище в Великобритании.
Ирина Халип рассказала Настоящему Времени о своем опыте, о приговоре Максиму Знаку и Марии Колесниковой и о том, каково быть политическим заключенным и его родственником в Беларуси:
– У меня сомнения по поводу любых неправомерных приговоров исчезли, по-моему, лет 20 назад, поэтому я нисколько не сомневалась в том, что, к сожалению, и Мария, и Максим получат именно такие приговоры, практически то же самое, чего требовал прокурор. Именно это происходит в Беларуси – все приговоры соответствуют прокурорским требованиям, не было ни одного оправдательного.
– Вы в своей сегодняшней статье пишете, что процесс в любом случае исторический. Почему исторический?
– В этой же статье я добавляю: такой же исторический, какими станут процессы над журналистками "Белсата", над Дмитрием Гопта, над юристами, банкирами и так далее. Все эти сегодняшние процессы в Беларуси исторические хотя бы потому, что на основании этих материалов, на основании этих фамилий, людей, которые судят сегодня совершенно невиновных белорусов, последует белорусский Нюрнбергский процесс.
Последний год действительно изменил то, что не менялось десятилетиями. Если раньше белорусское сопротивление существовало в парадигме "оппозиция против власти", то сейчас "общество против власти", "белорусский народ против власти" – это уже совсем другая история. И меня вдохновляет, откровенно говоря, и стойкость белорусских политзаключенных, их героизм, их несгибаемость, меня вдохновляет потрясающая солидарность, которую демонстрируют белорусы в последнее время. Меня вдохновляют, наконец, действия Белорусского объединения рабочих, которое объявило предзабастовочное состояние в стране.
Я очень надеюсь, что все эти составляющие в конце концов соединятся в один пазл, который, наконец, станет уже точкой невозврата для белорусского режима.
– В 2010 году ваш муж, кандидат в президенты Беларуси Андрей Санников был задержан, осужден. Как эти посадки переживают родные?
– Вы знаете, я могу говорить как раз таки с двух точек зрения, потому что я тоже была задержанной, провела полгода под стражей, так что я побывала и в шкуре политзаключенной, и в шкуре родственника политзаключенного.
Могу сказать, политзаключенным быть однозначно легче. Потому что от тебя ничего не зависит, ты сидишь себе закрытым со всех сторон в каменном мешке и ничего не можешь сделать. То есть ты можешь сопротивляться какими-то сложными методами вроде голодовки. Но больше от тебя ничего не зависит, от тебя не зависит, будут ли накормлены твои дети, от тебя не зависит, что будет писать твоя газета – ничегошеньки. Ты вроде как то ли в отпуске, то ли в командировке, только в сложных условиях.
Быть родственником политзаключенного – это невыносимо, это просто невыносимо. Ладно, стоять в очереди с передачкой – это еще нормально, потому что там образуется сообщество таких же людей, которые друг друга поддерживают.
Когда я сидела в СИЗО КГБ, моя сокамерница, которая сидела по экономическому преступлению, однажды получила письмо от мужа, который писал ей: "Дорогая! Я не смог тебе сегодня передать передачку, потому что эти чертовы оппозиционеры приходят, занимают друг другу очередь, они держатся все вместе и через них просочиться невозможно, я не успел". Сокамерница ему ответила: "Дорогой, не переживай! Чертовы оппозиционеры получают передачу исправно, так что я не голодаю".
То есть эти сообщества, которые образуются, действительно там люди тоже очень помогают друг другу, занимают очередь, держат очередь, пока кому-то надо подбежать, что-то еще докупить для передачи – это как раз вдохновляет и здорово поддерживает.
Тяжелее всего, когда человека увозят на этап, и ты не знаешь, жив он или нет, где он. Потому что тогда он пропадает для всех, к нему нет доступа у адвокатов, ни один чиновник департамента исполнения наказаний тебе не скажет, где конкретно он находится. На этапе и все.
Мой муж так пропадал на целые недели и месяцы – никто не знал, где он, и я не знала, жив он или нет – это невыносимо тяжело. И, наконец, невыносимо тяжело выходить из колонии после свиданий, когда ты идешь на волю, а твой близкий человек остается там и идет в барак.
