Белорусский политзаключенный Дмитрий Козлов ("Серый кот"): "Мы не преступники, не террористы. Мы люди с ответственной гражданской позицией"

Белорус Дмитрий Козлов более известен на родине как блогер “Серый кот”. По образованию он агроном, но стал блогером, когда Лукашенко издал "декрет о тунеядцах", а в Беларуси из-за этого указа начались массовые протесты. Затем он освещал выборы в парламент Беларуси 2019 года и акции протеста против интеграции Беларуси с Россией.

10 июня 2020 года, в начале агитационной кампании на выборах президента, Козлов был задержан в Гродно вместе с активистами движения "Европейская Беларусь". Ему вменили "подготовку к участию в массовых беспорядках" и приговорили к шести годам лишения свободы в колонии усиленного режима. Наказание он отбывал в ИК №2 в Бобруйске и ИК №20 в Мозыре. Уже в колонии ему, как и многим другим белорусским политзаключенным, вменили "злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения" и продлили срок его содержания под стражей на год и пять дней. Его YouTube-каналы "Серый Кот" и "Серый Кот Стримы" в июле 2025 года признали в Беларуси "экстремистскими".

11 сентября 2025 года Козлова вместе с 50 другими политзаключенными освободили после визита в Минск представителей США и принудительно вывезли из Беларуси в Литву. Сейчас Сергей находится в Вильнюсе. В интервью Настоящему Времени Беларусь он рассказал о своем уголовном деле, о том, какие условия в колониях Беларуси создают политзаключенным (он сравнивает их с преследованиями евреев нацистами во время Второй мировой войны) и о том, что у него "три разных жизни": "Первая была до тюрьмы, вторая — непосредственно в тюрьме, совершенно другая жизнь, и третья — сейчас", — объясняет он.

Ваш браузер не поддерживает HTML5

"Мы не террористы, а люди с гражданской позицией". Интервью белорусского политзаключенного Дмитрия Козлова aka "Серый кот"

"Я в Гродно никогда не был. Но мне сказали: "Вы могли дистанционно все сделать, вы же организовали, а не участвовали"

— Расскажите, пожалуйста, как вас арестовали и как шло следствие по вашему делу?

— Меня задержали 10 июня 2020 года, то есть за два месяца до выборов. Формально меня задержали по административной статье, за участие 31 мая в сборе подписей (за альтернативных Лукашенко кандидатов) на Комаровском рынке в Минске: за это мне дали 20 суток административного ареста.

И в конце этих суток меня уже переарестовали по уголовной статье 342 (организация или участие в групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок). Якобы вместе с Сергеем Тихановским, Николаем Статкевичем и всеми остальными я организовал мероприятие в Гродно, на котором задержали потом Тихановского и всех остальных.

Хотя я в Гродно никогда лично вообще не был. Но мне сказали: "И не надо, вы могли дистанционно все это сделать, вы же организовали, а не участвовали".

Всего 120 суток ареста мне дали по административной статье мне дали, но я их, к счастью, не отсидел, только 26. Но если говорить про те 20 суток последние, которые были именно перед уголовной статьей, то да, это действительно были самые тяжелые (для меня) "сутки". Я побывал в нескольких ИВСах, в ЦИПа (центр изоляции правонарушителей, где отбывают наказание административно задержанные в Беларуси - ред.), но такого я еще не видел.

— Что именно там было самым тяжелым?

— То, что там нарушались все возможные нормы прав человека. : Хотя это было и не то, что потом рассказывали задержанные в августе (в августе 2020 года силовики в Беларуси крайне жестко разгоняли протесты против Лукашенко после выборов, тогда тысячи человек были избиты и арестованы - ред.), но то, что в июне происходило, уже было неприятно. Людей просто забирали с тем, что у них было и они на досках (в камерах) спали. У некоторых не было одежды, допустим, как у нас: нас задерживали с голым торсом, жарко же было, лето.

Мне повезло, что оперативники в РУВД дали мне майку хотя бы, потому что сказали, что неприлично в суд ходить с голым торсом, что-то надо накинуть. Но не всем так повезло: кому-то в одном РОВД дали майку, а в другом РОВД нет. И люди так вот в ИВС ночью с голым торсом мерзли и на досках спали. Там ни в душ не водили, ни на прогулки.

— Когда вы узнали о том, что вам вменяют "организацию массовых беспорядков"?

— Когда мне оставался уже один день до освобождения (по административной статье), меня вызвали на второй этаж в Окрестина (тюрьма для административно задержанных в Минске - ред.). Меня приводят туда и сообщают, что, оказывается, я уже арестован по уголовному делу. Мне рассказывают про Гродно, какую-то дичь, что оказывается я имею к этому отношение. А я вообще в Гродно никогда не был и не представляю, о чем идет речь. Это немножко так удивило.

И мне показывают документ первый по моему уголовному делу, связанный с моим задержанием 29 июня 2020 года. А там внизу перечеркнута черной ручкой фамилия. Изначально в тексте было напечатано "Петрухин С.С.", хотя речь шла обо мне. И когда я следователю сказал, что там неправильная фамилия указана, он просто берет ручку и перечеркивает ее и пишет мою фамилию, вот так:

Документ из уголовного дела Дмитрия Козлова

— В Минске уже к тому времени начались протесты против Лукашенко?

— В ночь с 9 на 10 августа (выборы прошли 9 августа 2020 года и в тот же день ЦИК Беларуси объявил победителем Лукашенко - ред.) я даже слышал, и в следующую ночь тоже, какие-то звуки на улице, грохот, взрывы какие-то, да. Реально было слышно, что что-то происходило. И слышно было волнение охраны, как они бегают по дворику внутреннему, как по рации им что-то передают. То есть они реально беспокоились, что СИЗО могут взять штурмом. Потому что здесь было столько политзаключенных, и это одна из целей потенциальных, по их мнению, была.

— Вы сами ожидали протестов после объявления результатов выборов в Беларуси?

— Мне информации не хватало, но, когда прошли выборы, я знал, что люди, безусловно, это все так просто не оставят. Я знал, что люди выйдут на улицы. Не потому, что мы это готовили. Мы просто знали, что белорусский народ не стерпит такого. Но мы представляли, что масштабы протестов будут примерно 50-100 тысяч человек. А они оказались даже еще больше, чем мы думали.

Я, естественно, обрадовался, что белорусский народ действительно оказался таким, как мы его и представляли. Никакого разочарования не было, белорусы показали, что они самые лучшие, И то, что потом происходило, радовало, безусловно. Мы понимали прекрасно, что происходит какой-то цирк, происходит клоунада, что бояться вообще нечего было — несмотря на то, что со стороны это может показаться странно. Ведь давали огромные сроки.

Кто-то, как Павел Северинец, тот же Евгений Афнагель, Андрей Войнич, по 7 лет получили. Я, Максим Винярский, Павел Юхневич — по 5 лет. Ирина Счастная 4 года получила. Но мы не были расстроены абсолютно, мы понимали, что нас судят ни за что.

Ваш браузер не поддерживает HTML5

"Жыве Беларусь!" и "Верим, можем, победим!" Белорусские политзаключенные реагируют на приговор

И, в отличие от нас, силовики и те, кто нас судил, вот как раз таки тряслись на нашем процессе. Прокурор тогда канцелярским ножом порезался, когда вскрывал материалы уголовного дела.

Они тряслись, видна была на них нервозность какая-то. Явно было видно, что они прекрасно понимают, что происходит. И мы им и доходчиво все объясняли. Мы выражали свою позицию открыто, хотя суд был закрыт от прессы и публики и посторонним некому было слушать. Мы все, что говорили на процессе, говорили для них. И они все прекрасно понимали, но делали вид, что ничего не понимают. По ним было видно, что они очень напряжены.

Винярский тогда прокурору сказал: "Вы не боитесь того, что вы преступник?"

— Вы сказали, что суд по вашему делу был закрытым, как он проходил?

— Нас каждый день привозили туда, как на работу, привозили к 10 утра и до 6 вечера мы там были, просто сидели, и нас даже кормили прямо там в клетке. Мы там сидели каждый день рабочий фактически. А почему судили именно в том суде — потому что что именно эта судья согласилась на этот процесс, не так просто было найти судью, которая взялась бы за такое дело.

Нас судили в турбо режиме, чтобы быстро, за неделю осудить, там дней 9 занял весь суд, 36 томов дела за это время разобрали. Видеоматериалы, фото, там часы видео были, но они (силовики) выбирали только самое необходимое, цитаты какие-то выдергивали. Мы настаивали, что надо все видео смотреть, но они говорили, что не нужно, нужно смотреть только тот кусок, который им надо.

Павел Северинец категорически отказался с ними разговаривать вообще. Он поднялся и сказал: "Я буду молчать, потому что презираю этот суд". С нами он, причем, демонстративно разговаривал в клетке, мы с ним веселились, шутили, просто обсуждали какие-то моменты, новости, когда к нам адвокаты приходили. А судью он просто игнорировал, он не вставал даже. И судья сказала, что она впервые увидела такое отношение, она ему даже сказала: "Осужденный Северинец, что вы там себя так ведете?" А он ее просто игнорировал.

И в итоге судья просто берет телефон, отходит, объявляет перерыв на 5 минут. Пошла, посовещалась, и потом приходит и все, она его уже тоже начала игнорировать. Она говорит ему: "Северинец!" Он не отвечает, и все, она его просто пропускает, как будто его нет, его мнение уже не спрашивает. Ей, видимо, сказали: "Забейте, и всё".

Максим Винярский тогда прокурору сказал: "Так и так, вы не боитесь того, что вы преступник?" И начал обвинять, по сути дела, самого прокурора. Прокурор просто от такой наглости охренел, покраснел весь просто, сжался. И говорит: "Вы хоть понимаете, что на вас может быть заведено новое уголовное дело сейчас?"

Но мы понимали, что как бы правда за нами, и в отличие от них. И даже отчасти их жалели, когда смотрели, что с ними происходит.

"Желтая бирка — это "десятый профучет", экстремистский"

— В каких условиях вас содержали в колонии? Они сильно отличались для политзаключенных по сравнению с остальными осужденными?

— Вот, смотрите, это мой нагрудный знак ИК-20 Мозырь, который дают по приезду. Желтая бирка — это профучет, конкретно десятый профучет, "экстремистский".

Бирка Дмитрия Козлова в колонии

Каждый раз, когда ты приезжаешь, в колонии делают твою фотографию, тебя фотографируют и потом это используют. Снимки естественно все получаются как на стенде "Их разыскивает милиция", черно-белые, распечатанные на матричном принтере, страшные такие, там все выглядят сплошь как маньяки, "чикатилы" (Андрей Чикатило — серийный убийца, насильник, педофил и каннибал, убил с особой жестокостью более 40 человек в различных регионах СССР, в основном в Ростовской области - ред.)

В колонии есть отряд, бригады различные, кто-то на одни виды работ ходит, кто-то на другие, соответственно там подразделения, в зависимости от того, в какой ты бригаде стоишь. Но по отношению к "экстремистам", "десятом профучету" происходит серьезная правовая дискриминация Это можно сравнить с тем, что Гитлер делал во время Второй мировой войны с евреями. Это особые условия: тебе на робу нашивают некий особый знак, который показывает твое положение. И это ограничения — по письмам, ограничение, что ты не можешь где-то учиться в ПТУ, ты даже не можешь церковь посещать! Несмотря на то, что висят в отрядах листы о том, что по УИКу разрешена свобода вероисповедания, тебе говорят, ты не можешь записаться и в церковь и пойти, потому что у тебя 10-й профучет. Нельзя!

— Для вас это все было морально тяжело? Как вы это переносили?

— Все время заключения настроение идет волнами. То у тебя подъем какой-то, ты в хорошем настроении, ты как-то воодушевлен, то идут какие-то спады небольшие. Постоянно находиться в одном состоянии невозможно, особенно когда речь идет о долгом каком-то тюремном сроке, когда это годами происходит.

Да, конечно, бывали моменты хуже, бывали лучше. Но в целом все это можно перенести, если ты готов к этому, если ты действительно не случайно туда попал. И, если ты веришь во что-то, в какие-то ценности, то тебе это помогает все перенести. Вот посмотрите на нас: огромное количество людей через это все прошли, но мы вышли и мы готовы рваться в бой дальше.

— Вы чувствовали поддержку с воли, что вас не забыли?

— Пока ты находишься в СИЗО, еще до того, как твой приговор вступил в силу, любой человек может отправить любому заключенному денежные переводы, посылки, и люди помогали. Особенно это чувствовалось в 2020-м году, в 2021-м, когда еще не были настолько жестко по экстремистским статьям. Когда еще не были в Беларуси приняты такие нормы, что любая помощь "экстремисту" — это фактически уже финансирование экстремизма. И за это можно было самому лет на пять "заехать".

Когда эти новые ограничения ввели, многие люди испугались. Но не все, и я могу сказать, что до самого конца оставались те, кто помогал нам все равно, несмотря ни на что.

— Вам разрешали переписку, до вас доходили письма от родных и от тех, кто вас поддерживал?

— Мне разные доходили письма и посылки. Например, была голографическая открытка из Сингапура, от белорусов каких-то, которые там живут. Когда я был в Бобруйске, человек прислал из Польши открытку, но она была португальская, из пробкового дерева сделанная, только очень тонкая. И на ней выжигателем выжжен какой-то факел и написано "Португалия". Это наверное, самое такое необычное. Сначала, естественно, цензура все письма проверяет, где-то может быть четвертую часть, пятую часть, если не половину, отфильтровывает, и только потом эти письма до тебя доходят.

Поэтому, когда ты кому-то постоянно пишешь, ты ставишь номера, нумеруешь письма, чтобы видеть, какие письма твои дошли до кого, какие письма от человека какого-то дошли, и так ты понимаешь примерно какой процент доходит, какой нет.

Также, когда ты переезжаешь из колонии в колонию, каждый раз у тебя происходит обыск, пересматривают все твои вещи, и бывает что-то тоже забирают, те же письма, выбрасывают. Плюс с годами закручиваются нормы. Все больше сайтов и различных СМИ становятся экстремистскими, поэтому у тебя забирают какие-то материалы, какие-то фотографии, и у тебя вещей все меньше и меньше становится.

Когда я только приехал в колонию из СИЗО, там свой провели обыск, много чего позабирали. Потом через несколько лет они же сами повторно проверили письма, которые у меня остались, и сказали: надо тебе сдать письма. Я им говорю: "Вы же сами, ваши цензоры, эти письма пропустили, они же сюда пришли не просто так!" А они говорят, ну это был 2021 год, а сейчас 2023 год, уже такое нельзя, что раньше можно было.

И все, в итоге, да. Я написал заявление, эти письма положили на склад, якобы, чтобы я их потом и мог забрать. Но, когда я уезжал оттуда, никаких писем, ничего там уже не было. Куда они делись, я не знаю. Может их выбросили там просто, может что с ними случилось, или они пошли в какие-то архивы закрытые, я не могу сказать.

Дмитрий Козлов в тюремной робе

"Законы в Беларуси имеют рекомендательный характер"

— Вы думаете, у вас были шансы не попасть в тюрьму?

— У меня не было никаких шансов этого не сделать. Я видел в 2021-2022 году за что люди попадали в тюрьму, и я понимал, что у меня шансов не было вообще никаких этого избежать. Это был просто вопрос времени: недель, месяцев. Рано или поздно это было случилось.

"Заезжают" в тюрьму люди, которые вообще никого не знают в политике, которые никакой публичной деятельностью не занимались, у которых не было там никогда до этого ни задержания, никаких, ничего. Просто они там где-то лайк поставили, не там поставили комментарий, перепостили какое-то сообщение. Причем не такое сообщение, где говорят, что убивать кого-то надо. А просто пост, где какой-нибудь политолог что-то выступает по какому-то событию и что-то сказал. То есть абсолютно здравое рассуждение.

Кто-то написал комментарий, просто обычный комментарий. Выразил свое мнение, не призывал ни к чему, никого не оскорблял, ничего. Но ему говорят: все там, это экстремизм, это терроризм и человек "заезжает" на год, два, три за это.

— Вы думали о том, что вас могут выпустить до окончания вашего срока?

— Я знал, что я выйду либо раньше, либо позже.

Главный момент — в том, что мы должны бороться, чтобы победить, иначе нельзя. Да, естественно, пытки и это все есть, но это можно пережить. Диктатура навязывает свои правила людям, она пытается их устрашить, запугать, для того, чтобы остаться у власти навечно. Но нас это не устраивает. Многие из нас уже опытные, то есть не первый раз сталкивались с давлением, с каким-то репрессиями.

Мне, допустим, очень помогли предыдущие события, связанные с моим длительным административным арестом. Я посмотрел в общем, что и как происходит, посмотрел на саму суть несправедливости, как это все работает. И понял правило о том, что законы в Беларуси имеют рекомендательный характер. И я просто не переживал.

Одна из, кстати, главных моментов давления, которое они используют — это сам по себе срок. Когда тебе выносят приговор, когда человека берут, обвиняют его по какой-то страшной статье и дают ему большой срок. Тебе просто говорят: "5 лет", "10 лет", "20 лет". И ты просто сидишь. Сидишь год. Ты уже устал, понимаешь, что это все длится, что никакого разрешения ситуации нет. И думаешь: это был лишь один год, а там еще 5 лет, еще 10 лет. Это может оказать серьезное давление на человека, особенно если он не подготовлен к тюрьме морально, это может сломать некоторых, человек может впасть в какую-то депрессию.

Поэтому важно понимать, что все это — временно. Это элемент запугивания. Тебя просто устрашают. Не обязательно, что все будет так, как они сказали. Важно жить вот в первую очередь этим днем. Важно понимать, что сейчас все нормально, а дальше, как говорится, что-то изменится и не важно, что они там делают.

И ты понимаешь, что ты прав, что ты не сделал ничего плохого. Кому-то помогала религия, кому-то там помогали какие-то занятия, кто-то уходил в спорт, кто-то углубленно пытался развиваться, читать книги. Важно не тратить время в тюрьме впустую. Некоторые говорят, что время, которое ты провел в тюрьме, пропало. Нет, оно не пропало. Его можно потратить с пользой для себя, можно многое узнать о себе, можно поговорить с людьми, можно сделать многие дела, которые ты откладывал на потом. Ими можно заняться там, в том числе по необходимости.

— Но при этом вам продлили срок за "злостное неподчинение". Что вы ощутили, когда поняли, что останетесь в тюрьме и дальше?

— Когда я приехал в колонию Мозырь, первое, что я спросил у них, будет ли это последняя 411-я статья или нет, или будут крутить дальше. Они мне говорят: "У нас не поступало указаний вас дальше давить". Но это уже был март 2025 года, и уже выборы в Беларуси прошли. Перед выборами там нагнеталась обстановка, и дела по статье 411 против политзаключенных раскручивали. Я должен был как раз выйти перед выборами, и меня давили там.

А потом уже все. Поменялась администрация в США. Лукашенко начал какие-то переговоры вести о том, чтобы как-то снимать какие-то санкции, кого-то выпускать. Поменялась обстановка политическая, и поэтому немножко все стало по-другому. И я узнал, мне сказали, что они не будут больше меня давить. И всё.

А насчёт того, что вышел, не вышел: скорее всего, я вышел бы. Получил бы надзор, годик-полтора надзора. И как некоторые политзаключенные сейчас находятся в Беларуси, ходил, отмечался бы.

— Вы несколько раз сказали, что "мы должны бороться, чтобы победить" режим Лукашенко, и что "иначе нельзя". Вы намерены продолжать это делать?

— Я уже не знаю, как дальше еще доказать, что это просто необходимость, что по-другому никак нельзя. Это наш долг. Посмотрите на Николая Статкевича. Он мог уехать вместе со всеми, он вышел из тюрьмы, ему дали свободу, казалось бы, после стольких лет тяжелого заключения. Но он взял и вернулся в Беларусь. Почему он это сделал, как вы думаете? Почему он остался дома в Беларуси? Потому что этот человек понимает глубоко происходящую в Беларуси ситуацию, он понимает вообще, что происходит. И он просто показывает режиму его слабость. И мы видим сейчас все, как себя повел режим и как себя повел он. Сильный человек и слабый режим.

Те, у кого в Беларуси есть какая-то политическая позиция, гражданская позиция, они показывают своим видом, что не нужно бояться. Не нужно стесняться, не нужно считать себя в чем-то виноватым. Мы делаем то, что должны делать. Мы не преступники, Мы не "экстремисты", не "террористы". Мы — просто люди с ответственной гражданской позицией. Мы пытаемся бороться каким-то образом за правду, за то, чтобы в стране было лучше, за улучшение положения, за какие-то действительно ценности. И мы всем видом показываем, что это можно делать. И нужно даже в таких условиях. Мы это делаем для простых людей. Мы не призываем никого повторять то, что мы делаем, не заставляем, но мы просто демонстрируем своим видом, что можно делать.

Многие нам говорят, ну кто я такой? Ну что я могу сделать, ну как я могу что-то изменить? Но вы посмотрите на Статкевича, посмотрите на Северинца, посмотрите на еще кого-то. Посмотрите, как один Статкевич своим поступком сломал всю игру Лукашенко, его договоренности, поставил под сомнение все это. Можно делать, можно.

Что-то делать определенно надо, хотя бы вот с той ситуацией, что людей депортируют из страны насильственно. Это не нормально! Надо как-то надо решать вопрос с возможностью возвращения таких людей в Беларусь, обеспечением их безопасности, чтобы люди могли вернуться. Потому что многие высланные из Беларуси не видят себя в эмиграции, не понимают, что делать. У кого-то дома остались семьи, родственники, что-то важное, кому-то лекарства какие-то нужны. Думаю, что в ближайшее время, по мере того, как все больше таких людей будет, этот вопрос будет становиться все более острее. И к какому-то решению демократическое сообщество в любом случае придет.

— Как, по вашему, можно решить проблему оппозиционеров, которых режим Лукашенко насильно выслал за границу?

— Надо оказывать давление на режим, совместно с европейцами, с администрацией США. Надо заявлять Лукашенко о том, что определенные условия ему нужно соблюдать. Не просто людей высылать как-то из страны, но обеспечить им безопасность пребывания в Беларуси, например. И прекратить репрессии. Речь идет о прекращении репрессий полностью!

— На вас лично как повлияла тюрьма и то, через что вы прошли?

— Слабые люди ломаются, сильные становятся сильнее, к сожалению, ничего с этим не сделаешь. Да, безусловно, воздействие на меня лично есть, и, к сожалению, каким бы ты ни был, негативные факторы накапливаются. В полной мере сказать, насколько это воздействие произошло, я думаю, нельзя. Я вот уже две недели практически на свободе, и еще до конца я еще не могу сказать, что в полной мере оправился. Тут еще, как говорится, богатое поле для работы. И как это все скажется в долгосрочной перспективе еще, я не могу сказать.

Определенно, я уже не тот человек, который был до этого. То есть у меня три жизни. Первая — которая была до тюрьмы. Вторая — это непосредственно там, в тюрьме, это совершенно другая жизнь. И третья — которая сейчас. И это совершенно три разных момента жизни, которые никак нельзя между собой смешать, там четко идет разграничение. Я "до тюрьмы" и я "после тюрьмы" — это уже немножко разные люди. И как бы я не хотел стать таким, как был раньше, это уже невозможно. Какие-то изменения есть.

— Вы стали более жестким по отношению к власти?

— Я не кровожадный, я не считаю, как некоторые, что надо радикально что-то сделать. Нет, просто все должно быть по закону. Если человек издал какие-то преступные приказы — это должно быть все зафиксировано, и с ним все должно быть по закону. Мы же живем по законам? И если люди такое делают, это не должно оставаться безнаказанным. Не потому, что это мы такие жестокие, требуем крови. А просто это должно быть в том числе для других примером, что так поступать нельзя. Потому что многие люди считают, что можно делать безнаказанно любые вещи.

Зло должно быть в любом случае наказано и соответственно есть много документов, где зафиксированы преступления. Должны быть возбуждены дела, и все должно быть произведено по закону так, как положено.