Правозащитница и бесплатный юрист для мигрантов Валентина Чупик уже месяц живет в Армении: в конце сентября ее неделю продержали в депортационной камере в Шереметьеве, после чего на 30 лет закрыли въезд в Россию и заставили уехать. В Москве у Чупик остались коллеги из созданной ей правозащитной организации "Тонг Жахони", а в Подмосковье – 84-летняя мама, к которой уже трижды приходила полиция. Пожилую женщину угрожают принудительно депортировать.
Как вынужденный отъезд повлиял на работу и жизнь, получается ли помогать находящимся в России мигрантам удаленно и что происходит сейчас с ее мамой – обо всем этом Валентина Чупик рассказала в интервью Настоящему Времени.
"Искусственно создали нарушение". Валентина Чупик о ситуации с мамой
— Расскажите, пожалуйста, как ваша мама попала в Москву и что с ней сейчас?
— В 2006 году я приехала в Москву одна. В 2008 году перевезла маму, чтобы обеспечить ей нормальный уход. Дом в Подмосковье купил мой брат, у него все время были прожекты уехать в Австралию, Германию, Россию, но он упорно оставался в Узбекистане. И он принудил меня купить дом, подчеркну, ему, не себе. В 2016 году мы его купили.
В сентябре 2021-го заканчивался миграционный учет у мамы, и я бы продлила его по прилете из Армении, если бы меня пустили в страну. Меня лишили этой возможности и искусственно создали нарушение, которого не было бы.
Я не могла урегулировать ее статус как принимающая сторона; сам мигрант в России лишен права вставать на миграционный учет, поэтому сама мама также не могла урегулировать свой статус. Кроме того, административным правонарушением, согласно КоАП России, является виновное противоправное деяние, имеющее конкретный общественный вред. Виновность ее действия исключена; в чем заключался общественный вред превышения сроков пребывания старушкой-инвалидом, никогда не получавшей ничего из бюджета России или за счет бюджета, – непонятно. Более того, лица старше 70 лет, а также недееспособные и ограниченно дееспособные лица в России не привлекаются к ответственности в форме административного выдворения, тем более принудительного, через депортационные тюрьмы. Таким образом, действия полицейских были как процессуально, так и по сути незаконны. Уверена также, что эти действия полиции не просто незаконны, но и непосредственно угрожают жизни моей матери, и эти риски полицией осознаются, и они желают наступления этих вредных последствий.
Первый раз к маме пришли 28 сентября – целых восемь человек в полицейской форме и один в штатском, который представился полковником ФСБ. Они устроили незаконный обыск, напугали маму, но она собралась с духом, мужественно встала на костыли и сказала им, что без дочери они не имеют права ничего делать, что она будет обращаться в прокуратуру, и выгнала их. Это был первый удар по мне, ведь тогда я без связи и возможности помочь находилась в Шереметьеве.
Второй раз они пришли 2 октября, как раз когда меня депортировали. Четверо людей, но, к счастью, в доме был мой сотрудник (он сейчас постоянно находится с мамой) и один наш волонтер, и они не пустили их за ворота. Третий раз они пришли 2 ноября около восьми вечера. Правда, всего один человек, который представился участковым. Оказывается, он уже был у нас 2 октября – его потом (когда пересматривал видео) узнал мой сотрудник. Этот человек говорил, что приехал, чтобы забрать мою маму и препроводить ее в суд, потому что будут принудительно депортировать из России через спецприемник за превышение сроков пребывания.
Мой сотрудник этого человека выпроводил.
Отмечу, что ни разу у этих людей не было ни постановления о проверке, ни ордера на обыск или арест. У них вообще не было никаких документов.
— Что у мамы с документами?
— Я уже покупала ей билет в Армению, но в билетной кассе меня напугали, что ее не выпустят в Армению, а депортируют в Узбекистан. Дело в том, что у нее паспорт старого образца, после приезда в 2008 году она не меняла его. Мы решили ей оформить паспорт нового образца, и 28 октября она поехала в посольство Узбекистана – у нее взяли отпечатки пальцев и сфотографировали. На следующий день они отправили сообщение в МВД России, что моя мама к ним обратилась и теперь она находится под покровительством Узбекистана и к ней нельзя применять меры.
Моя мама мечтает о карьере великомученицы не меньше, чем я, поэтому трюк с полицией с ней не пройдет. Но у нее ужасное самочувствие. После поездки в посольство ей стало плохо, мы вызывали скорую помощь. А после визита полиции она начала задыхаться. Все это очень вредно для ее здоровья. И я с ужасом думаю, что если ее поведут в суд или посадят в спецприемник, она может умереть.
Как только мама получит паспорт – я ее немедленно заберу в Армению. В Узбекистане нет никого, кто может позаботиться о маме, – мой брат умер 7 августа.
— Мама никогда не просила вас поменять работу?
— Мама говорила: "Валечка, как же я за тебя боюсь, тебя же убьют". "И что мама, мне бросить работу?" – отвечала я. "Да ни в коем случае, ты же без этого жить не можешь!"
Она прекрасно все понимает и всегда меня поддерживает. Мама обижается на то, что я уделяю ей недостаточно внимания. Это правда, я постоянно уходила рано утром, приходила поздно ночью. В этом я перед ней виновата. Но я не брошу правозащитную деятельность. Какие на это причины? Функция матери – это родить и воспитать, но не отнять жизнь. Для чего мне жизнь, если я не делаю что-то полезное – в моем случае помогаю мигрантам. А у мамы работа такая – переживать. Все мамы переживают и нервничают. Это замечательно, что у меня такая мудрая мама и она не давит на меня и не требует того, чего я ей дать не смогу.
"Он говорил, что я слишком активно выступаю в СМИ, так делать нельзя". Угрозы и отъезд
— Второго октября после недели в Шереметьеве вы улетели в Ереван с запретом на въезд в Россию до 2051 года. Что вы почувствовали, когда сели на борт самолета?
— Еще чувствовала некоторых страх, но и облегчение тоже: в спинке кресла было зарядное устройство для телефона, и я смогла сообщить маме и коллегам, что меня отправляют в Армению. У меня до последней секунды не было такой уверенности, но это, к счастью, произошло. Выбора, куда лететь, не было: я могла улететь в страну, из которой прибыла в Россию, [это была Армения], либо в страну своего происхождения. Но я люблю Армению – это хорошая страна, здесь добрые люди, культурно близкие к узбекам.
Я больше переживала за маму и свою работу. Лишение меня телефона в заключении приводило меня в отчаяние. Я включала телефон только утром и вечером, потому что мне не давали его зарядить, и мне приходили сотни сообщений от людей, которым была нужна помощь. Но я не могла тратить заряд, чтобы им помогать, и за это мне было очень стыдно.
Я не могу сказать, что меня всерьез пытали. Меня не били, особо не угрожали. Мне просто говорили, что от меня ничего не зависит и они сами будут решать, что со мной будет. Главной пыткой была невозможность помогать людям, на втором месте – неопределенность, и только на третьем месте постоянно включенный свет в камере. Из-за него у меня испортилось зрение, с идеального стало +2,5.
— Вы не предполагали, что что-то подобное может произойти, что вас могут задержать или выслать?
— В конце июля ко мне приходил [знакомый] сотрудник Управления собственной безопасности МВД. Он организовал мне "тайную встречу" в кафе, меня это тогда напрягло, у меня нет секретов, и я предпочитаю встречаться в офисе, поэтому я про нее рассказала коллегам. Он сказал, что я слишком активно выступаю в СМИ, особенно в западных, говорю, что в России все плохо, и что так делать нельзя, потому что у меня могут быть проблемы. Меня это взбесило, я сказала, что говорю только правду и, если он найдет хоть слово неправды, пусть предъявляет. Я не отнеслась к этому серьезно.
Также с середины июля нас стали атаковать нацисты: по телефону, СМС, в комментариях в соцсетях. "ВКонтакте" они даже завели отдельную группу "Вечерний кебабофоб", которая была посвящена ненависти ко мне. Я даже хотела вступить в нее, чтобы они черпали информацию из первых уст и не искажали ее. Если раньше мы получали такие угрозы пару раз в месяц, то летом дошло до 30 в день. Но я на это не обращала должного внимания, потому что тогда как раз началось обострение миграционной ситуации.
— Сейчас угрозы никому не поступают?
— Всей этой ситуации с запретом на въезд мои сотрудники испугались гораздо больше, чем бы стоило. Сейчас им активно звонят и пишут нацисты, да и мне тоже, пишут и угрожают. Со стороны правоохранительных органов ни им, ни мне напрямую угроз не поступало. Но то, что происходит с моей мамой, – это буквально угроза мне.
— Как вы устроились в Армении?
— Front Line Defenders выделил мне 2500 евро – это четыре месяца аренды квартиры и мамины билеты. Я сняла квартиру, за окном у меня растет виноград.
Сейчас у меня в два раза меньше обращений, потому что мой второй телефонный номер переадресован на моего сотрудника, а это значит, что я больше сплю, не четыре часа, а целых шесть, и больше гуляю. Я много хожу пешком, потому что тут слабо развит общественный транспорт. Вместо передвижения в тесных "Газелях" невольно занимаюсь физкультурой. Здесь теплый и приятный климат. В моем питании стало больше овощей и фруктов, но меньше мяса – оно здесь гораздо дороже, и практически нет рыбы.
"Я не могу вести тренинги, все остальное хорошо". Возможна ли удаленная правозащитная работа
— Что происходит с вашей организацией в России, насколько свободно работают ваши сотрудники?
— Офис работает, прием идет. Все мои пятеро сотрудников продолжают свою работу. В мое отсутствие работа отличается лишь тем, что теперь они вынуждены сами принимать решения. В первые дни они не привыкли к этой необходимости и откладывали, например, написание какого-то заявления (о незаконных выдворениях, задержаниях мигрантов и т. д.). Ведь мое задержание пришлось на дни, когда закончилось действие 364-го указа президента Владимира Путина о временных мерах по урегулированию правового положения иностранных граждан.
В то же время они стали более самостоятельными, это резкий профессиональный рост. В общем, спасибо МВД и ФСБ за то, что они подтянули членов моей команды.
— Какая работа не получается в удаленном режиме?
— Я не могу вести тренинги, все остальное хорошо. Я даже участвовала в одном судебном заседании. Мигрант, которому грозило выдворение, позвонил мне из зала суда, и судья меня узнала. Дело мы выиграли, но там было хорошо написано заявление. А задача участника процесса – хорошо представить то, что в нем написано. Это заявление я писала в августе, когда еще находилась в Москве, а в начале октября был суд, в котором я защищала человека уже из Армении.
Моя работа не просела. Она не в таком объеме, как была в августе и сентябре (когда перед выборами СМИ стали много писать о якобы драках мигрантов, а полиция проводила облавы), но у меня осталось мое обычное количество обращений в сутки – 200-250. Они поступают по телефону (входящий звонок ко мне бесплатный), по мессенджерам и соцсетям. Это притом что второй мой номер переадресован на коллегу – вначале он зашивался и кричал: "Как вы можете так работать?" – но сейчас привык и ему даже нравится.
— Какой у вас прогноз относительно миграционной ситуации?
— По аналогии мы находимся в 2010 году. Вспомните события на Манежной площади, именно тогда стали демонизировать мигрантов. Тогда начал раскручиваться этот маховик, концлагерь устроили в Гольянове, куда мы тоже ездили, это было ужасно. К декабрю 2013 года, после сентябрьских выборов мэра Москвы, был пик мигрантофобии. Я боюсь, что так же будет и сейчас.
Это связано с тем, что мигрантов очень удобно назначать врагами. И россиянам удобно видеть внешнего врага, которого им предложит власть. А власть предлагает того, кого легко победить, он всегда под рукой, и его очень легко опознать (он внешне отличается), про него можно придумать мифы, и никто не будет разбираться в них – в нашем случае это якобы повышение преступности, то, что они отбирают рабочие места у россиян, некультурные и так далее. Кроме того, за них никто не будет заступаться, потому что они всем чужие.
— Но ведь одновременно с этим в стране не хватает мигрантов после пандемии?
— Люди во власти хотят там удержаться. В предвыборный период они использовали самого легкого врага, как это делали раньше. Политика оказалась важнее экономики, и в России так было всегда. У многих не сходится, что, с одной стороны, стране нужны мигранты, а с другой – они же главный враг, но когда людей отучают думать, они не могут критически воспринимать информацию.
Ближайшие пару лет у мигрантов нет выбора, куда ехать. Но законодательство стран Европы все более открывается в сторону мигрантов, поэтому через пару лет они поедут туда. А в России их пытаются закабалить. Сейчас Россия активно работает со странами происхождения мигрантов, чтобы они отправляли своих граждан в рабство (я говорю про оргнабор). Так как большинство режимов СНГ авторитарные, то у них тоже такая парадигма, что надо думать не о благе своих людей, а о взаимоотношениях со "старшим братом".
— Если бы вас не заставили уехать сейчас, вы бы остались в России?
— Я всегда мечтала вернуться на родину [в Узбекистан], я ведь чокнутый патриот. После смерти Ислама Каримова мне даже предлагали госдолжности – что означает 15 минут работы и всю жизнь остракизма. Поэтому я бы вернулась только в том случае, если бы у меня была возможность заниматься своей правозащитной работой и меня бы никто не терроризировал. Но это вряд ли возможно.
Что касается России, то я понимала, что Россия катится в нацизм, и искала стажировки, докторантуру за рубежом. Но план был уехать года через полтора, а все случилось очень быстро. В ближайшие года три миграционная ситуация в России будет ухудшаться, поэтому я буду нужна. И спасибо МВД, что я буду нужна, находясь в относительной физической безопасности.
В Армении я могу находиться 90 дней, потом выехать и снова оставаться 90 дней. Я буду подавать на убежище в европейских странах, но миграционные визы дают очень долго – от трех месяцев до трех лет. С моей правозащитной деятельностью ничего не изменится, как я работаю здесь, так буду и там. Я буду защищать права мигрантов столько, сколько буду жива.
— Вы не жалеете, что все так сложилось?
— Ни да ни нет. Я жалею, что это произошло так и принесло вред моей маме. Я жалею, что не смогла реализовать некоторые свои проекты.
Я скучаю по маме, мигрантам и своим кошкам. Забрать их не могу, кошки привязаны к месту. У меня появилось много кошек не потому, что я хотела, а потому, что это социальные и умные животные. Они рассказывают друг другу, куда надо пойти жить, чтобы было хорошо. Пока я тут, у меня в доме родилось семь котят, и я не знакома с ними. То есть сейчас треть населения моего дома – это незнакомые мне ребята. И так было всегда – просто приходят и говорят, что хотят кушать, хотят ласки. Это их выбор, жить со мной или уйти.
