Милош Форман – американский классик кино, экранизировавший роман Кена Кизи, и обладатель двух "Оскаров". Однако его путь к покорению Голливуда был непростым. Он родился в маленьком городке Часлав, учился в интернате для детей-сирот, а в Америку уехал совсем один и практически без денег.
Фильм "Форман против Формана" чешских документалистов Якуба Гейны и Гелены Тржештиковой рассказывает о жизни режиссера, его первом успехе, эмиграции, бедности и одиночестве.
Фильм доступен на сайте с 25 мая (22:00 мск) до 1 июня (22:00 мск)
"Форман против Формана" – это монтаж различных интервью и монологов режиссера, архивных кадров и кадров из его кино. Как бы вместе с режиссером мы оглядываемся на его пройденный путь и различаем важные вехи времен его первой, чехословацкой жизни и первого завоевания им Америки.
Он был ребенком 1930-х годов, одним из тех, чей детский мир уничтожила Вторая мировая война. И отец и мать Милоша сгинули в нацистских концлагерях. Мальчик отправился кочевать из одной приемной семьи в другую, пока не остался в интернате для сирот. По легенде, которую рассказывает сам режиссер, с тех пор и до переселения в Америку он, привыкший к переездам, вечно таскал с собой один и тот же маленький саквояж.
Затем была киношкола, страстная любовь к итальянскому неореализму, который призван был запечатлеть настоящую жизнь в пику "жизни, какой она должна быть" реализма социалистического. Прилежно копируя пионеров жанра, Форман долго работал с непрофессиональными актерами – кажется, вплоть до "Пролетая над гнездом кукушки".
После неореализма, конечно, появилась французская новая волна, которая также потрясла чехословацкий кинематограф. В это время первые фильмы Формана выходят на большой экран. Легкость и одновременно резкость "Черного Петра", "Любовных похождений блондинки" навеяна новой волной.
Но в ранних работах Формана сильна и чисто чешская, гашековская бесшабашность. Иногда это просто смешная сумасшедшинка, как финал "Блондинки", где из-за наивной любовницы сына вся семья спит в одной кровати. Иногда – почти жестокий сарказм, как в финале "Бала пожарных". Многие отмечали, что в чешских фильмах режиссера Швейк противостоит Кафке. Но и после эмиграции эта метафора применима к его творчеству.
Мы узнаем из нового фильма о Формане, что знаменитый "Амадей" по-своему был откликом на "скучнейшие" чехословацкие фильмы о композиторах 1940-1950-х годов. В этих соцреалистических работах бессловесное творчество гениев выражало закономерность истории. У Формана музыка Моцарта выражает бездумную волю жестокого Бога в мире, который – сумасшедший дом. Кроме "Амадея" и "Пролетая над гнездом кукушки", психбольница появится и в "Призраках Гойи". Пресловутая карательная психиатрия, которая была реальностью социалистического прошлого Формана, оказалась хорошей метафорой для его американского кино.
Его американский дебют "Отрыв" высмеял хиппи (их Форман называет "скучными") и родителей хиппи – буржуа, которые решили оторваться. Такой юмор не понравился американцам. Многим хотелось спровадить наглого чеха домой, где после Пражской весны непрерывно закручивали гайки. Поэтому Форману устроили кафкианский бюрократический ад с продлением визы. Семья осталась в Европе, а режиссер проедал последние деньги в отеле "Челси". Все, конечно, изменилось после экранизации Кизи – режиссера записали в "штатные" бунтари.
В фильме Гейны и Тржештиковой есть смешной эпизод, где объясняется, почему Майкл Дуглас позволил Форману снимать "Пролетая над гнездом кукушки": режиссер представил подробный план сценария, как привык делать дома на партийных комиссиях. В самом знаменитом фильме Формана легко увидеть намек на обстоятельства жизни за железным занавесом. Об этом много, в том числе в "Формане против Формана", говорит он сам. Постсоветская критика порой доходит до абсурда, упрекая режиссера в том, что тот, ругая "по сути" коммунизм, "по форме" ругал все-таки Америку. На самом деле Форман, конечно, как положено гражданину швейковской родины, обличал всякое государство, всякую систему подавления.
Но этого мало – он был недоволен миром как таковым. Его герои, начиная с Николсона-Макмерфи, сплошь "бунтари без причины". Можно, конечно, считать их творческими альтер-эго страдающего творца, как Моцарта или Гойю. Однако и соблазнитель Вальмон, и веселые хиппи в "Волосах", и ранний его герой, тинейджер Черный Петр, как-то не уживаются в мире. Жизнь по Форману – в любом случае источник раздражения, которое выливается в разочарование. Победы на жизненном пути – горькие, как у жестокой маркизы в "Вальмоне" и у Ларри Флинта, который встречает весть о торжестве американского правосудия, будучи одиноким калекой с миллионами на счету.
Форман потерял отца во время войны, а позже узнал, что его биологическим отцом был другой человек. Новой семьи не случилось – "настоящему" отцу было наплевать на сына. Можно уподобить сиротство режиссера его положению эмигранта, который потерял одну страну и не нашел другую. Отсюда, согласно фрейдистски-лакановским построениям, его тревога, его ожидание угрозы, стремление нанести упреждающий удар. Кстати, сам Форман стал отцом четыре раза: вопреки статистической вероятности две жены режиссера с интервалом в 30 лет родили ему близнецов.
Когда провалился "Вальмон", критики припомнили Форману, что он не американец, а европеец. То есть опасный человек, "аморальный" и неполиткорректный. Именно так, оглядываясь назад, выглядят многие фильмы режиссера, который, будучи, конечно, гуманистом, смотрел на происходящее вокруг с цинизмом человека, многое повидавшего. Его версия "Опасных связей" показалась Америке более "порочной", чем версия Стивена Фрирза двумя годами ранее. Но Форману было не до этого – в Чехословакии как раз началась Бархатная революция. Вскоре коммунизм пал, к власти пришел одноклассник режиссера Вацлав Гавел.
Форман, правда, не вернулся домой. Только высадил у дома вязы, напоминающие о родине. "Играя" в 1960-е годы француза, под конец жизни он неплохо изображал американца: джинсы, виски, сигара. Это лицедейство, можно предположить, тоже чешское, вообще славянское: слияние с образом человека другой культуры, пока маска не прирастет к лицу. Прямо по Станиславскому.
Может, поэтому Форман так любил XVIII век. Время, когда все ходили в гриме и все были актерами, когда искусство не учило никакой морали, хоть социалистической, хоть капиталистической, но само являлось высшей истиной. "Амадей", притчу о безнадежном гении, он продолжил "Вальмоном", а закончил свое творчество "Призраками Гойи". Там XVIII век уже агонизирует на глазах стареющего художника и тонет в потопе наполеоновских войн. Не разобрать, кто палачи, кто жертвы, и слова бесполезны – Форман ушел два года назад, но остался навсегда в ХХ веке.
