Датская режиссер Биргитте Стэмозе вернулась на Берлинале спустя 15 лет с картиной "После войны". В 2010 году ее короткометражный фильм “Во имя любви” получил “Хрустального медведя” в программе Generation14plus, cекции фильмов для подростков. Картина рассказывала о беспризорных детях Косово, зарабатывающих на торговле сигаретами. В 2017 году режиссер решила вернуться и узнать, что изменилось в жизни ее героев.
Новая картина “После войны” ("Afterwar") – сиквел короткого метра. Она начинается с архивных кадров войны 1999 года и разделена на три главы: "Прошлое", "Настоящее" и "Будущее". В первом мы видим четырех главных героев в детстве (отрывки из фильма "Во имя любви"). Они смотрят прямо в камеру, нашептывая, как они выжили, что они чувствуют и чем занимаются сейчас (тексты детям писал соратник Стэмозе, известный датский сценарист, работавший с фон Триером, Питер Асмуссен).
Потом следует "Настоящее", где дети на наших глазах становятся взрослыми, но память о пережитом не дает им покоя. "Я просто жду, когда закончится послевоенное состояние", – признается один герой, глядя в камеру. "Люди, живущие в мире, думают о войне как о чем-то сиюминутном. Но они ошибаются. Война никогда не кончается", – вторит ему его соотечественник.
Стэмозе работала по методу отстранения. Благодаря тесному творческому сотрудничеству с героями она написала художественный сценарий, основанный на разговорах с ними. Таким образом режиссер хотела освободить героев от стресса возвращения к жестокой реальности. Свои реплики актеры воспринимали как часть художественного нарратива, а не личную исповедь. Режиссер также создала для каждого из персонажей вымышленные сюжетные линии. В третьей части, "Будущее", герои играют возможные сценарии развития своих историй.
Мы встретились с режиссером на кинофестивале в Берлине и поговорили о работе над фильмом и о последствиях войны.
– В фильме складывается такое ощущение, что за последние 15 лет в Косово ничего не изменилось. Это правда?
– На самом деле многое изменилось, но так как фильм рассказан с точки зрения героев и их жизнь не изменилась кардинально, мы не показываем эти изменения. Люди из Косово говорят: "О да, теперь у нас много нового, высотные здания, роскошные кварталы, много дорогих больших машин". Это можно увидеть краем глаза в фильме, но жизни наших героев эти изменения не коснулись.
– Запад продолжает помогать Косово?
– Да. Но я заметила одну вещь, и это, вероятно, можно отнести и к другим странам, пережившим войну. Я вижу, что большое внимание уделяется экономическому развитию и инфраструктуре, правовым системам, институтам демократии. Я не жалуюсь ни на что. Это все правильно. Но, возможно, внимание нужно уделять не только инфраструктуре, но и отдельному человеку, и тому, как он справляется с травмой войны. Я не уверена, что этому уделяется должное внимание. Это потому, что в капиталистическом мире существует установка, что, если бизнес развивается и растет, люди будут жить лучше. И конечно, в какой-то степени, может быть, это правда, но не до конца. Если говорить о будущих поколениях, то это работает, но людям, прошедшим через войну, нужно нечто большее.
Еще одна важная деталь, которую я заметила в Косово, – там существует более выраженная классовая система. Бедные люди стали еще беднее, а люди, обладающие каким-то статусом, благодаря коррупции, связям многого добились. В определенных слоях общества внезапно появилось много денег. Когда я впервые приехала туда в 2006 году, люди были более равны. А теперь есть очень большой разрыв.
– Один из ваших героев говорит: "Я просто жду, когда же послевоенное состояние закончится". Как вы думаете, это состояние может закончиться?
– Я думаю, что возможности для улучшения есть. Но я не эксперт в том, как возрождать страну после войны. Я всего лишь кинорежиссер (смеется). Но из моего личного опыта, я думаю, что существуют гораздо более действенные способы реабилитации послевоенного общества. Если мы посмотрим только на героев моего фильма, они мало приобрели от того, что в Косово начали привлекать бизнес, вкладывать деньги в экономическое развитие. Сейчас там огромное количество торговых центров, модных отелей, повсюду строят небоскребы. Но совсем не занимаются сохранением самобытной культуры или созданием условий труда для этих людей, нет системы страхования жилья, система здравоохранения в плачевном состоянии. Например, средний класс может позволить себе частные клиники, которые большинству людей недоступны. Я как датчанка могу сказать, что акцент на экономическом развитии можно было бы уравновесить чем-то другим.
– А что насчет психотерапии и работы с ПТСР?
– Это очень важная вещь! У меня есть друзья из всех слоев общества в Косово, и все они говорят: “Мне нужна терапия, чтобы пережить то, что я прошел”. И нет ни одной неправительственной организаций или какого-то общества, которое может предложить терапию этому травмированному обществу. Если бы я была политиком, человеком, который занимается послевоенной реабилитацией стран, я бы сконцентрировала внимание на этих проблемах.
– Можно сказать, что вы проделали такую терапию как минимум с четырьмя людьми.
– Не знаю. Я не думаю, что это была терапия (смеется).
– Но, может быть, как раз во время съемок, ваши герои смогли как-то пережить травму, отпустить ее? Расскажите поподробнее о работе с ними, вы репетировали?
– Это был неконтролируемый терапевтический процесс. Я вообще с ними не репетировала. Моя помощница Катерина, которая работала близко с ними, посоветовала мне не делать этого. Она сказала: “Репетируя, вы вселите в них страх, они потом начнут сомневаться, думать, что не знают, как это сыграть”. А дело было в том, что они знали, что делать. Их задачей было быть настоящими перед камерой.
Я режиссер художественного кино, я много знаю об актерской игре. Для профессионального актера тоже важно быть настоящим перед камерой. Только тогда случается контакт с людьми на площадке. Когда вы работаете с актерами или, как в этом случае, с главными героями этого фильма, одной из главных задач является создание безопасного пространства внутри кадра и на съемочной площадке. Не имеет значения, профессиональный ли вы актер или актер-любитель, вы должны чувствовать себя в безопасности. Мы с моей командой очень внимательно отнеслись к тому, кто был на площадке, какие были условия. Мы использовали тех же людей, с которыми снимали, когда герои были детьми. Я была не вправе нарушить эту атмосферу доверия. Некоторые сцены я снимала в тайне, незаметно, чтобы было ощущение приватности.
– Где для вас граница между документальным и художественным?
– Я твердо верю, что границ нет. Как и везде в жизни. Все относительно. Есть много художественного кино, в котором много реальности, а есть документальное кино, в котором много вымысла, нарратива. Все находится на скользящей шкале.
– А для ваших героев это было документальным или игровым фильмом?
– Игровым, они воспринимали себя как актеры.
– Им удалось дистанцироваться от личных историй?
– Да, и я вместе с ними создавала эту дистанцию, чтобы в этом гибридном способе работы была зона безопасности. У меня никогда не было намерения раскрывать что-то очень личное. Это коллективная история. И речь идет о судьбах многих людей. Гибридная форма и смешение вымышленных элементов и реальности нужны были для того, чтобы никто не сказал одному из героев: “А, это твоя история”. Ведь это не только ее или его история. Это истории множества людей. И идея в том, что фильм именно в этом.
– Герои сами выбирали, какие монологи будут говорить?
– Абсолютно. У нас было совместное творчество. Но некоторые реплики я переписывала, что усилить их значение. Были некоторые вещи, которые они хотели включить в фильм. Например, Хспрешим, сказал: “Я хочу, чтобы религия была важной частью моей истории”. Поэтому его сюжетная линия во многом связана с религией. У него есть дети и жена, но он сказал: “Я не хочу, чтобы они снимались в фильме”.
В фильме он выглядит как одинокий человек. История, которую он хотел рассказать, – о достоинстве, о том, как чувствовать себя благородным человеком, о том, как обрести достоинство в мире через религию. Духовность – это своего рода то, что направляет его сюжетную линию. Когда мы только начали работать, он сказал: "Я хочу сниматься в фильме только в том случае, если вы снимете, как я пою в мечети во время молитвы". И это первое, что мы с ним сняли.
