26 октября в Санкт-Петербурге запланировано очередное заседание суда по делу Саши Скочиленко. Художница в самом начале полномасштабного российского вторжения в Украину меняла ценники в магазинах Петербурга на те, в которых вместо названия товара были антивоенные лозунги: "Российская армия разбомбила художественную школу в Мариуполе. Около четырехсот человек прятались в ней от обстрелов", "Российскими войсками разрушено 80% города Мариуполь. Ради чего?", "Мои знакомые прячутся от российских бомбежек в метро. Ноль человек из них нацисты. Остановите войну".
Скочиленко была арестована 13 апреля 2022 года. Ее обвинили в "распространении фейков о российской армии" и уже полтора года держат в СИЗО – несмотря на ряд заболеваний, которые у девушки прогрессируют в изоляторе, где ей не оказывают медицинскую помощь: кисту в яичнике, ПТСР и порок сердца.
Заседания по делу Скочиленко в октябре 2023 года шли почти каждый день с утра до вечера. Из-за этого девушка не попадала на завтраки, обеды и ужины в СИЗО и жаловалась, что ее буквально морят голодом. На заседание 11 октября ее привезли с кардиомонитором, но судья отказалась делать перерыв в заседании, чтобы поменять в нем батарейки.
Параллельно из Петербургского университета уволили филолога Светлану Друговейко-Должанскую – "за аморальный поступок". Она выступила экспертом по делу Скочиленко со стороны защиты и, проведя лингвистическую экспертизу ценников, не нашла в них "разжигания вражды и ненависти" и "фейков о российской армии".
Что происходит на судебных заседаниях по делу Скочиленко и в чем "аморальность" филолога – в эфире Настоящего Времени рассказали друг Саши Скочиленко издатель ее "Книги о депрессии" Алексей Белозеров и действительный член научно-методического совета Гильдии лингвистов-экспертов, член Орфографической комиссии РАН Светлана Друговейко-Должанская.
– Вы были на заседаниях суда по делу Саши. Можно ли утверждать, что то, что происходит в Василеостровском суде, – это пытки?
Алексей Белозеров: Конвенция ООН о пытках и их запрете в принципе довольно четко определяет то, что происходит в суде, как пытки. То есть причинение душевных и нравственных страданий человеку с попустительства или действиями должностного лица.
Учитывая, что Саша в связи с ускорением темпа заседаний не может, по распоряжениям Демяшевой, ни пить, ни ходить в туалет, ни принимать таблетки, ни даже есть, потому что этапирование в суд занимает от раннего утра до позднего вечера, поэтому всю еду в СИЗО Саша пропускает. Тот сухой паек, который ей дают с собой из СИЗО, ей есть нельзя из-за ее специфической диеты в связи с целиакией – это генетическая непереносимость белка пшеницы. Все, что связано с макаронами, с хлебом – это ей нельзя. А на этом, как вы понимаете, сизошная кухня и держится.
Это все происходит в течение дня. Судья не объявляет перерывы, Саша не ест, не пьет. Ей плохо, она просит, умоляет большое количество раз, показывает, как у нее трясутся руки. Судью это не беспокоит. Потом она назначает заседание на следующий день. То есть на следующий день все повторяется снова: Саша поздно вечером приезжает в СИЗО, она не ест, на следующий день ее рано утром этапируют. И это все продлевается. Иначе, кроме как пытками, это сложно назвать.
– Конвой ее не отпускает на перерывы, которые объявляет судья. Откуда эта жестокость, когда ей не дают попить воды, не отпускают в туалет?
Алексей Белозеров: Конвой каждый раз препирается со слушателями, чтобы они стояли подальше, а то и вовсе за закрытой дверью, пока Сашу в наручниках за спиной ведут пять здоровенных мужиков в масках. Хотя мы неоднократно видели, как троих-четверых обвиняемых ведут два человека и никто никого не разгоняет. И когда конвой Сашу не выпускает, он мотивирует это тем, что слушатели мешают работе конвоя.
Что касается судьи, я не знаю. Понятно, что она хочет рассмотреть и закончить дело побыстрее, хотя раньше назначала заседания каждые полтора месяца, а сейчас это два заседания в неделю, а то и больше. И она, соответственно, старается ускорить процесс, отклоняет все ходатайства, сидит до восьми вечера в надежде, что у защиты кончатся доказательства, и она быстренько скажет: "Все, переходим к прениям". Но защита не сдается, и до сих пор мы ведем следствие.
Я слышал, что это потому, что если судья рассматривает дело больше года, то ее потом ругают. И вроде как она хотела закончить к 10 октября. Я не знаю, верить в это или нет, но вот так. А может быть, кто-то звонит по телефону, как всегда, и говорит: "Давай скорее". Но явно, что курс она взяла на это.
Заявленный ею отвод и отвод от двух тысяч человек из интернета и от адвокатов отдельно, мне кажется, ее как-то притормозил. Может быть, просто 10 октября прошло, и она решила, что терять уже нечего. Даже прокурор уже, несмотря на все, что он творил и говорил, – отпускал всякие дурацкие шутки, говорил, что раньше за такое расстреливали, спрашивал, ела ли Саша манную кашу в детском саду, в общем, какой-то трешак – даже он уже сейчас занимает более мягкую позицию.
Защита просит перерыв, прокурор говорит: "Да, я не возражаю, ей нужно поесть, попить". Судья говорит: "Отказать". Вот такие дела.
– Светлана, что случилось после того, как вы подписали свою экспертизу по делу Скочиленко? Почему вы не нашли фейков и ненависти в тех ценниках, которые Саша клеила в магазинах?
Светлана Друговейко-Должанская: Я не нашла их, потому что их там нет. Саша распространяла самые невинные: "Остановите войну" или "Российских срочников отправляют в Украину. Цена этой войны – жизни наших детей". Не во всех из этих пяти текстов, которые мне пришлось анализировать, вообще есть упоминания о вооруженных силах. Соответственно, никакой дискредитации вооруженных сил там не может быть уже в силу этого.
Одна из главных составляющих обвинения состоит в том, что подсудимой якобы было заведомо известно истинное положение вещей. Соответственно, она распространяла заведомо ложные сведения. Адвокаты пытаются доказать, что это совсем не так. А я пыталась объяснить суду, что в рамках закона означает слово "заведомо" с точки зрения нормы правил русского языка.
– На тех ценниках, в частности, говорится: "Мои знакомые в Киеве сидят под российскими бомбежками". Или: "Россия разбомбила художественную школу в Мариуполе. Ради чего?" Очевидно, это не язык ненависти.
Светлана Друговейко-Должанская: Бесспорно. Там нигде нет попыток разжигания ненависти или демонстрации вражды. Тем более обвинения, якобы усугубляющие Сашину вину. Но там, еще раз повторюсь, нет даже того основного, в чем ее обвиняют: дискредитации российской армии.
– Понятно ли сейчас, что такое дискредитация российской армии?
Светлана Друговейко-Должанская: Дискредитация – это распространение сведений, порочащих то или иное лицо, или ту или иную группу людей, в адрес которых направлены эти самые тексты. Но разве в тексте "Российская армия разбомбила художественную школу в Мариуполе. Около 400 человек прятались в ней от обстрелов" есть дискредитация армии? Поскольку в этом тексте не сказано, кто, собственно, прятался в этой школе от обстрелов. Ведь это вполне могли бы быть солдаты вражеской армии.
Собственно говоря, у глагола "разбомбить" нет никакой негативной коннотации. Соответственно, это высказывание позволяло бы даже представить деяния российской армии как подвиг.
– Вы считаете, что никакого преступления в данном случае Саша не совершила. Насколько я понимаю, после этого вы узнали о своем увольнении?
Светлана Друговейко-Должанская: Да, но так считаю не только я. Сторона защиты заказала еще две экспертизы. Эксперты Ирина Левинская и Игорь Жарков выступали в том числе, сравнивая тексты двух экспертиз: стороны обвинения и моей. И они вполне согласились с моими выводами. Получается, что как минимум три эксперта, официально привлеченные судом, не нашли в этих текстах того, в чем Сашу обвиняют.
– Это увольнение сейчас вы называете репрессиями?
Светлана Друговейко-Должанская: Нет. Я, конечно, не могу согласиться с этим, потому что обставлено это было довольно некрасиво. Но никакой политической подоплеки университет в моих действиях как бы не усмотрел.
То есть меня обвинили в том, что я с сарказмом отзывалась о своих коллегах, поскольку эксперты стороны обвинения Гришанина и Сафонова тоже являются сотрудниками СПбГУ. Это и стало решением комиссии по этике СПбГУ. А уволили меня, согласно формулировке приказа, за совершение аморального проступка, несовместимого с выполнением воспитательных обязанностей.
Я всегда говорю, что историка Олега Соколова, бывшего доцента СПбГУ, уволили ровно с той же формулировкой. Но его деяние состояло в том, что он, как известно, убил и расчленил свою любовницу-аспирантку. Ну вот, мы с ним попали в один список.
– Алексей, какие у вас ожидания? Как держится Саша?
Алексей Белозеров: Саша держится, естественно, хоть и из последних сил и с большим трудом. Каждый перерыв в заседаниях – это для нее возможность отдохнуть, получить передачу, набраться сил.
Я ничего не жду. Никакой надежды и никаких ожиданий у меня нет. Жду приговора в конце ноября – в начале декабря, вот и все.
