Фарахназ Шарифи родилась в Иране незадолго до исламской революции. Всю свою жизнь она прожила под диктатурой и росла в двух параллельных вселенных: обществе, где ей приходилось прикрывать голову хиджабом и чувствовать себя угнетенной, и доме, где царили свобода и любовь. О борьбе и противостоянии этих двух вселенных она сняла документальный фильм "Моя украденная планета".
Как и предыдущие работы Шарифи, эта состоит из архивных материалов и домашнего видео. Еще в юношестве, используя камеру своего первого смартфона, она документировала все, что происходило вокруг: начиная от семейных посиделок, заканчивая уличными протестами. Позже ее хобби переросло в одержимость – стала скупать на блошиных рынках чужие домашние видео.
Опираясь на свои и чужие свидетельства, Шарифи исследует природу воспоминаний и создает альтернативную, скрытую историю Ирана. Через личную историю Фарахназ рассказывает и о политике. Фильм свободно переключается между глобальными событиями (например, катастрофой Boeing 737 под Тегераном и пандемией коронавируса) и интимными личными кадрами режиссера на подпольных вечеринках и днях рождениях.
Вынужденная покинуть Иран в 2022 году, режиссер с помощью записей с телефона и видеозвонков документирует проблемы иранцев, также лишившихся родины. У Фарахназ проходят обыски дома, а сама она не может навестить свою мать, страдающую болезнью Альцгеймера.
Фильм "Моя украденная планета" участвовал в программе "Панорама" на Берлинале. Мы встретились с режиссером на утро после премьеры и поговорили о работе над фильмом, Иране и борьбе за права женщин.
– В вашем фильме вы рассуждаете о том, что значит быть иранкой. Как бы вы ответили на этот вопрос после того, как закончили съемки и монтаж?
– Быть иранкой сейчас сложно, у нас у всех двойная жизнь. Внутри дома и снаружи. Я это показываю в фильме. Нам всегда приходится иметь дело с запретами чего-то, что, возможно, является вполне нормальным для большей части мира. В то же время с точки зрения культуры, искусства, истории быть иранцем прекрасно.
– Можно ли быть настоящим иранцем, живя за пределами Ирана?
– Я думаю, это вопрос времени. Я не знаю, что со мной будет, если я буду вне Ирана долго. Пока я новичок, через несколько недель будет два года, как я не живу в Иране. Но внутри меня по-прежнему есть Иран. Я несу свою культуру, свою страну, все – в каждой крупице себя. У меня есть мой родной язык, и от него невозможно отказаться. Это часть моей идентичности.
– Планируется ли прокат фильма в Иране?
– Я знаю, что есть "черный кинорынок" в Иране, и, скорее всего, этот фильм можно будет там найти. Я не знаю, когда и как это произойдет, но я уверена, что его будут показывать в подпольных кинотеатрах, в закрытых телеграм-каналах. Мне важно, чтобы люди в Иране смогли его посмотреть.
– А как относятся к уехавшим ваши единомышленники, оставшиеся в Иране?
– Я не думаю, что существует какой-то раскол между теми, кто уехал и теми, кто остался. Иранцы в любой точке мира понимают и поддерживают друг друга, особенно после движения "Женщина, жизнь, свобода". Я много раз слышала, что впервые иранцы за границей так объединились именно после убийства Махсы Амини. Например, демонстрация в Берлине, которую я показала в фильме, была невероятна, собралось около 100 000 человек, чтобы просто сказать, что мы поддерживаем людей внутри Ирана и что мы все вместе.
– Не боялись ли вы использовать в фильме изображения людей, которые все еще живут в Иране? Я видела, что некоторые лица были размыты…
– Люди, а особенно женщины, ежесекундно рискуют в Иране. И они гораздо смелее, чем мой фильм. Они выходят из дома без хиджаба и рискуют своим будущим. Вы видели иранский фильм в конкурсе ("Мой любимый торт" – приз FIPRESSI за лучший фильм конкурса – НВ), там героиня впервые появляется без хиджаба. Актриса Лили Фархадпур сейчас в Берлине, скоро поедет обратно в Иран, и у нее могут возникнуть проблемы. Но мы должны продолжать делать кино, говорить об этом, потому что это фундамент нашей борьбы за свободу.
– В вашем фильме мы видим очень храбрых женщин. Особенно в сцене, когда они впервые едут смотреть футбол на стадион (до недавнего времени в Иране женщинам был запрещен вход на стадион – НВ) и призывают женщин снимать хиджабы. Это вы их вдохновили?
– Это они меня вдохновили, а потом я их вдохновила. Это был двусторонний процесс. Я думаю, что они будут рады, если мир узнает, какие они храбрые и как они сражаются.
– У вас почти не появляется мужских персонажей. Это было специально?
– Это было не специально. Было очень сложно получить разрешение на использование архивов. Хотя у меня было много материала. Поэтому в фильме появляются мои самые близкие люди, подруги, они дали разрешение.
– Как вы считаете, сейчас в Иране ваша позиция по поводу ношения хиджаба популярна или вы в меньшинстве?
– Мы точно не меньшинстве, а в каком-то смысле в большинстве. Многие женщины в Иране думают так же, как я и мои подруги. Просто им негде об этом сказать, выразить свою позицию.
– Есть ли у вас какой-нибудь совет для них, для молодых иранских женщин?
– Это они должны давать мне советы, потому что они невероятно храбры. Я до сих пор удивляюсь, когда вижу видео с демонстраций движения "Женщина, жизнь, свобода". Они настолько смелые, что мне нечего им сказать, я просто восхищаюсь ими.
– В фильме мы видим ваши отношения с матерью. Насколько ее поколение поддерживает молодежь и их борьбу?
– Большая часть женщин того поколения тоже боролась с традициями, не только религиозными. Если моя мать носит хиджаб дома – это традиция. Это не потому, что она очень религиозный человек. Хотя она и была единственным человеком в моей семье, который молился, но это было что-то очень личное для нее, и она никогда никого не принуждала к религии. Между поколениями существует разрыв. Но сейчас он сокращается.
– Помог ли этот фильм вам пережить миграцию, был ли он терапевтичен?
– Нет, это не было похоже на терапию. Потому что у меня она была довольно долго, не только из-за миграции, и работа над фильмом точно на нее не похожа. Я сняла фильм для того, чтобы поделиться с людьми.
– На премьере были невероятно долгие овации. Какие отзывы от публики вы получили после просмотра?
– Я получила очень много отзывов. Я до сих пор не могу поверить в то, что произошло прошлой ночью. Стоячие овации длились около пяти-шести минут, и это было потрясающе. Что еще нужно режиссеру? (смеется) Это лучший приз, который режиссер может получить на фестивале от зрителей. Очень многие неиранцы подходили ко мне, благодарили. Я рада, что они смогли подключиться к истории, понять ее. Их было даже больше, чем иранцев. Я такого не ожидала.
– Вы не можете вернутся в Иран, что вы планируете делать в Германии? Есть ли у вас новые идеи?
– Мне нужно начать писать. В голове уже все готово. Это будет художественный фильм.
– Он будет об Иране?
– Это будет история о человечности и о проблемном мире, в котором мы сейчас живем. И да, конечно, меня вдохновляет то, что происходит в Иране.
