Виктория Левашина пережила блокаду Мариуполя. Она больше сорока дней пряталась в подвалах от российских авиабомб и перекрестного огня, похоронила в огороде маму, а вырвавшись из города, не прошла фильтрацию, которую устроила армия РФ и подконтрольные ей сепаратисты. "Бандеровка!" – в живот Виктории уперлось дуло автомата, когда военные в фильтрационном лагере увидели украинский флаг на аватаре в ее фейсбуке. Ей все-таки удалось спастись: эвакуироваться помог мариупольский раввин. Наш корреспондент Меир Иткин побеседовал с Викторией в Хайфе – конечной остановке ее долгого пути прочь от войны и смерти.

"Некоторые хозяева сами открывали магазины и говорили: берите что хотите!" Как началась война

— Как вы встретили войну?

— Разговоры о том, что будет война, шли каждый день. Мы смотрели телевизор, слушали передачи, смотрели интернет, и все думали: ну не может быть.

— Вы – это ваша семья?

— Я с мамой жила, на улице Бахчиванджи в Приморском районе Мариуполя, и еще у меня были братья двоюродные, которые к нам часто приходили, и все время мы обсуждали новости. 24 февраля мы с мамой сидели дома. Маме 84 года, она после болезни была лежачая. Ее навещала помощница из еврейского общества "Хесед", а я работала на удаленке, потому что маму нельзя было одну дома оставить. 24 февраля я проснулась утром спокойненько, и тут подружка мне звонит: "Ну и как тебе?" – "Что?" – "Как что? Война!" И я не могу понять, то ли мне это снится, какая такая война. А потом включила новости, и началось.

Поначалу мы думали, что будет, как в 2014 году: ну три дня, ну пять дней максимум. Испугалась я, но не могу сказать, что очень сильно. К маме продолжала ходить помощница из "Хеседа", жизнь шла в обычном темпе. На второй день я позвонила нашему главному бухгалтеру – я кадрами занималась в строительной фирме – и говорю: "Лиля, давай закроем табель людям. Начислим зарплату и выплатим ее, потому что неизвестно, что будет". Так и сделали. В понедельник, 28 февраля, банки еще работали, мы перечислили зарплату… и все.

Я не помню, какой именно это был день, но потух свет, и его не было около полутора суток, а потом раз – и появился снова, на время.

— Все побежали снимать деньги?

— Да, но мне не удалось снять деньги в банкомате, потому что очереди стояли огромные, да и маму я не могла надолго бросить. Пошла покупать для нее лекарства, в одну аптеку тыкнулась, в другую – везде толпы. В одной аптеке я все-таки достояла. Там уже не было света и продавали только за наличные. А потом свет пропал везде, и в этот раз – уже насовсем.

— Паника в эти четыре дня была?

— Да, конечно. Из магазинов стали все выгребать. Спички, свечки там, все-все-все. Я думала тогда: "Вот люди ведь бестолковые!" Правда, потом взяла себя в руки, и с одним товарищем мы тоже пошли в супермаркет, выстояли огромную очередь и купили продуктов на неделю. Потом уже магазины просто перестали работать, и их начали грабить. Естественно, людям есть было нечего. А некоторые хозяева сами приезжали, открывали магазины и говорили: "Идите, берите что хотите".

Второго марта мне позвонила соседка и спросила: "У вас есть газ?" Пошла, открыла, а газа нету. Нет света, нет тепла, нет газа, и тут же пропала телефонная связь. Последний звонок у меня от 2 марта.

"В соседний дом залетел снаряд вылетел балкон – и люди мертвые". Начало обстрелов

— С 24 февраля по 2 марта взрывы были?

— Да, были, но лично я их не слышала.

— Когда вы их услышали впервые?

— Впервые, наверное, пятого-шестого [марта]. Они были не очень сильные, где-то далеко. А потом началось. Стреляли больше по ночам, и я очень переживала – ведь мы же вдвоем с мамой! – не спала и смотрела в окно на кухне. Помню, была полночь, и вдруг такой шум… и я поняла, что летит самолет. Все окно озарилось, такой яркий свет, и где-то вдалеке взрыв. На следующий день ко мне брат пришел и говорит: "Да ты не переживай, это где-то там. Просто ты слышишь отголоски, ни о чем не переживай!" Но не тут-то было! Когда у меня был день рождения, 10 марта, ко мне еще приходили поздравить, но обстрелы были уже вовсю.

— Самолетные?

— Нет. Ракеты, танки или минометы – я тогда не разбиралась.

— Соседние дома вы видели, как взрывались?

— Конечно. Числа 11 марта в соседний дом залетел снаряд – вылетел балкон, и люди мертвые. Я когда это увидела, у меня случилась бешеная истерика. Я тогда поняла, что ой-ой-ой – что ж я буду делать? Трупы лежали несколько дней. Потом уже какие-то люди пришли, утащили их куда-то.

— Как вы решили проблему воды?

— У нас там был один человек с машиной, ему огромное спасибо, так он собирал фляги, ездил на какую-то криницу (родник – НВ), привозил воды всем. А потом выпал снег, и мы ходили снег собирать в ведра, чтобы хотя бы унитаз мыть. Смыть же невозможно в туалете. У меня руки в цыпках все были.

— Вы выходили из дому?

— Я выходила только во двор, ведь надо было покушать приготовить, а как же? Мы разжигали во дворе костры. У нас два дома стояли буквой "Г", пятиэтажный трехподъездный дом и двухподъездный. Людей было много в домах, и костров тоже много. Среди соседей находились приличные мужчины, которые разрешали женщинам-соседкам ставить на свои костры кастрюльки. И мне приходилось готовить самой на костре, потому что женщина-помощница уже к маме не приходила: она жила далеко, везде стреляли, и прийти было уже нельзя. Никакой транспорт уже не ходил, отопления нет, и весна, как назло, стояла аномально холодная – на улице минусовая температура, пока кастрюлю с водой на костре разогреешь, ой-ой-ой, сколько времени уходит. Поначалу брат приходил двоюродный, они недалеко жили, мне приносил то суп, то еще что-нибудь, а потом раз… и уже ко мне никто не пришел. День, два, три. Такие сильные обстрелы начались, что жуть, и любой, кто захотел бы ко мне прийти, просто рисковал бы жизнью. Последние дни люди шли по улице, а над ними мины свистели.

— Из окна эти взрывы были видны?

— Ну конечно. Представляете, я сижу дома, все это слышу, у меня содрогается дом, а где-то 13 марта у меня вылетели стекла и в спальне вылетела дверь. Минус пять градусов на улице, стекол нет, мама несчастная, больная.

А 15-16 марта начались обстрелы прямо ужасные. Каждую ночь прилетал самолет, и мы так понимали: если пол содрогается, значит, летит. И бросал бомбу. Хоть говорили, что целился он в украинские подразделения, но не всегда он туда попадал. Попадал, конечно, и в жилые дома. Выстрелы сплошь и рядом. Мы уже постепенно стали различать, как "Грады" стреляют, как минометы, как танк проезжает и стреляет.

— Вы, соответственно, все это одеялами затыкали?

— Я-то затыкала, а они опять выбиваются. У нас одна несущая стена в коридоре, вроде как самая безопасная, и я по ночам не спала, сидела рядом с ней на стуле, потому что, когда летел самолет, было просто невозможно выдержать это все. Вот он летит, и где-то должно взорваться, и ты не знаешь где. Он сейчас в тебя попадет или как…

"После того как мама умерла, я из подвала не выходила"

— Как вы прятались?

— В доме, который примыкал к моему, было полуподвальное помещение, раньше это был магазин, а потом салон-парикмахерская, длинный такой. У председателя объединения наших домов был ключ от него. И он сказал: "Давайте, сначала женщины и дети, спускайтесь". Потом в подвал спустились все, кто только хотел: дети, мамы, папы, бабушки. Я сначала не спускалась, я же с мамой лежачей.

— И холодно там было?

— Теплее, чем в квартире, потому что там окон не было. Спасибо нашим ребятам, соседям, они готовили еду на всех, кто сидел в подвале. По очереди.

— Маму туда нереально было перетащить?

— Она же не могла двигаться, кто ее туда перенесет… Когда было уже совсем страшно, мне пришлось оставить ее на ночь. Девчонки сказали: "Вот вы сейчас погибнете вдвоем, и что?"

Потом я сказала: "Нет, я ее не брошу". Одна женщина уехала с первого этажа, дала мне ключ и говорит: "Переходите жить сюда хотя бы". Я попросила ребят, они маму перенесли, с трудом. И буквально на следующий день на новом месте тоже вылетели стекла от взрыва. Мама лежит, лекарств нет, куда мне деться? Боли у нее страшные, она все время кричит, а чем я ей помогу?

Она умерла 28 марта – мы жили там пять дней в этой квартире.

— Сердце не выдержало?

— Она в последние дни была в полусознании, хотя она все понимала и просила: "Вызови мне врача". Но как? Потом опять взрыв, и волна такая – бах, – она ойкнула, и все. А хоронить-то где? У нас взрывы, понимаете, беспрерывные, а еще примерно тогда же в наш дом снаряд попал — и рядом с подвалом полквартиры отвалилось.

Маму закопали в огороде, завернули. И она не первая была. Еще человек шесть похоронили. Вырыли во дворе могилу и закопали. Это было 28 марта.

Тем временем кончилась вода: ее перестали возить, потому что из-за обстрелов этих страшных машина, на которой ее возили, сгорела.

— Делали воду из снега?

— Нет, у нас недалеко от дома была котельная, и в нее попал снаряд, и там разбилась емкость с водой, а один мужчина, работник водоканала, сказал, что эту воду можно пить, предварительно вскипятив. И это нас спасло. Еда была. Соседи, 40 человек, снесли все, что осталось, в подвал. Дети там были. Один ребенок, лет 5 ему было или 4, так кричал, что прямо ужас. А другой был меньше, 3 годика, так он не кричал, потому что просто не понимал, что происходит.

И так мы сидели, и все нас трясло, и дома вокруг все горели, горели, и в нас стреляли с такой силой бешеной, а 28 марта, после того как мама умерла, я вообще из подвала не выходила.

"На лавочке сидит человек, он тоже труп, весь в крови". Бегство в соседний район

— А 1 апреля утром рано пришли военные украинские и сказали: "Ребята, не пугайтесь, но вам нужно быстро собираться и отсюда уходить. Дом может сгореть. Короче, его не будет. Срочно уходите". А я спрашиваю: "Куда?" И он показывает мне направление. А куда мне уходить? У меня никого нету в городе!

— Солдаты пришли пешком или приехали на машине?

— Не на машине, нет, это же у нас такой был район, что там военные в этих домах и прятались. У нас же бои шли между домами. Украинские войска окружили со всех сторон, весь город был окружен. Естественно, что они были между домами или в домах, я не знаю где. И вот, они сказали, что надо бежать срочно. Я сумочку схватила – и бегом.

У меня там заранее были сложены документы, деньги и больше ничего. Потом я сообразила, что можно было пойти домой еще как-то, собрать там вещи. Но я не думала ни о чем, просто убежала. А у меня ведь еще кошка дома осталась…

А на третьем этаже нашего подъезда – тоже трагедия такая! – жила женщина постарше меня, и мама ее тоже была неходячая, так вот они никуда не переезжали, не уходили, и чем все закончилось для них, я не знаю.

— Вы говорите, все сорок человек пошли в этом направлении?

— Я побежала первая, про остальных не знаю. Выстрелов не было. Солдаты специально предупредили, что утром можно пройти так, чтобы без выстрелов было. Когда я шла, смотрела в стороны: там труп, там труп. На лавочке сидит человек, он тоже труп, весь в крови. На другой лавочке сидит человек, и он весь в крови, тоже труп. Вообще, фильм ужасов какой-то. Дома все разбиты. Я ж до этого сидела в доме, никуда не выходила, не видела. Шла и думала: "Боже мой! Просто какой-то ужас!"

А там, куда нам идти сказали, как раз в этой стороне, жила моя подруга, в 10-20 минутах ходьбы от моего дома. Как оказалось, она уехала на дачу на Белосарайскую косу, а муж ее остался в квартире. Я пришла к нему, плачу. А он: "Конечно, заходи, только еды у меня почти нет". И пустил меня, значит.

— Когда вы пришли в его дом, вид района был более благополучный?

— Да, там почти все дома были целы. В их районе сначала меньше стреляли. Но потом начались такие же обстрелы, как у меня дома: бесконечные самолеты каждый день, каждую ночь. Я накрывала себя одеялом и думала: "Будь что будет". Так устала, я не спала, наверное, три недели, просто физических сил уже не было. Лежишь на кровати, если она подпрыгивает, значит, летит самолет. Бу-бух! Взрыв! Свет!

"Мариуполь – он, знаете, непростой город. Многие верили, что это украинцы бомбили"

— И все было ясно: тут украинские окопы, а там эти дурацкие "дээнэровцы". Они друг в друга стреляют, а между ними дома. Какой-то снаряд долетает, какой-то не долетает. А "дээнэровцы" и русские – они специально уничтожали всю инфраструктуру. Все крутые магазины, поликлиники. У нас есть больница, жена моего брата работала там главным детским кардиологом. Она до последнего ходила на работу. И вот она приходит ко мне 9-го, наверное, марта, вся в слезах. "Представляешь, прихожу на работу, а там воронка во дворе шестиметровая, от авиабомбы или от снаряда, половины больницы нет!". А в этой больнице был роддом. И она говорила, что рожениц перевели в подвал, и когда это случилось, смертей не было, были только раненые. И она говорит: дети появляются на свет, а у матерей молока нет, и смесей детских тоже нет! И да, так оно и есть, моя соседка с 4-го этажа, она приходила и плакала: у нее полугодовалый ребенок, и его вообще нечем было кормить.

— В российской пропаганде было много спекуляций на тему роддома.

— Ну да, говорили, что украинцы сами его расстреляли. И то, что там прятались "азовцы". Понятно, что все это вранье. Хотя некоторые верили этой пропаганде российской. Мариуполь – он, знаете, непростой город. Многие жители, даже находясь в подвале, считали, что это украинцы стреляли и бомбили.

— Даже люди в том подвале, где вы сидели? То есть даже в этот страшный момент вторжения люди разделялись на два лагеря?

— Конечно. Даже большая часть была тех, что думали, будто это украинцы. Ну, я сидела, конечно, молчала. А они… у многих родственники в России, и они всю жизнь каналы российские смотрели и были за Советский Союз. Это было в нашем доме. А в том, куда я потом перебралась, там уже были люди приличные, в такую глупость не верили.

Я там прожила две недели, и под конец уже был кошмар, еды нет, муж подруги, что спас меня, он худющий такой стал, что я старалась уже поменьше есть. Он ходил за водой под минометный огонь. И я тоже слышала, как мины летят, свист такой – "Иииу", – все пригибаются, и она пролетает.

Люди, знаете, какие разные, сидят, готовят на костре, один нагнулся, мина пролетела, он сидит – варит дальше.

— Рядом с домом вы видели солдат?

— 16 апреля пришли "дээнэровцы", человек 200, и поселились в соседних домах. Сначала они с автоматами по домам пробегали, проверяли, нет ли "азовцев", и тогда уже заселялись. Каждого мужчину проверяли, нету ли у него татуировок или следов от приклада. Раздевали. Если квартиры были заперты, срывали замки. Естественно, там кое-что себе забирали. Это называлось у них "зачистка". Стрельба, кстати, почти прекратилась.

— Вы их видели? Общались?

— Да что вы, мне совершенно неинтересно с ними было общаться. А видеть видела. Как-то они привели к нам в дом парня молодого. С заломленными руками, говорят: "Вы его знаете?" Соседи сказали: "Нет, мы не знаем". Они его отпустили вроде бы потом. А один "дээнэровец", говорят, рассказывал, что не хотел совсем идти на войну. Вроде того, что пошел за мороженым, а его в армию призвали.

— Можно сказать, что они были адекватными?

— Да, вроде бы. Но я не знаю, что они там делали. Где-то бегали.

— О случаях насилия не слышали?

— Нет. Только слышала, что вскрывали квартиры и грабили. Не буду придумывать.

"Укропка, я тебя тут в подвале сгною! Тебе не жить". Фильтрация

— А потом наступило затишье, "дээнэровцы" куда-то пропали. И я подумала, пойду посмотрю, что с моей квартирой. Может, еды какой оттуда забрать. А у меня сосед, мальчик молодой, он мне сказал: "Вы сидите здесь, я сам посмотрю".

Потом вернулся и сказал: "Извините, но вашей квартиры нет, сгорела полностью". И я думаю: если бы моя мама не умерла, то сгорела бы. У меня случилась истерика. Вообще, у меня ничего нету, ни вещей, ни еды, ничего. Была надежда, что я пойду домой какие-то вещи соберу и уеду. Но увы.

Видео дома, где жила Виктория, снятое ее соседом

И тогда, в тот день, когда я узнала, что у меня сгорело все, вы знаете, бывает такое раз в жизни: как раз в тот двор, где я жила, приехала машина с московскими номерами. И начала по фамилии звать женщину, которая жила в том подъезде. Оказывается, у этой женщины был сын в Москве, и он попросил, чтобы ее забрали из Мариуполя.

И тогда у меня родился коварный план. Я вспомнила, что в Москве живет мама моих израильских родственников, я могу попытаться поехать к ней, и теперь у меня одна дорога – в Израиль. И я как только этих людей ни просила, деньги все отдам – все что хотите. "Нет, – они говорят, – деньги мы не возьмем, мы нормальные люди". А потом сказали: "Ладно, едем". Попрощалась я с Володей, тем, который меня приютил. Он спрашивает: "А ты не боишься?" Я ему: "А выход какой?"

— Как вы проходили фильтрацию?

— 18 апреля я выбралась из Мариуполя, и меня довезли до поселка Безыменный, где надо было пройти эту самую "фильтрацию". "Дээнэровцы" сделали там "фильтрационный лагерь", проходят его те, кто собирается перейти границу пешком и на машинах. Большие палатки поставили, тенты – причем, надо отдать должное, отапливаемые. А на улице холодина такая, что люди в зимних пальто ходили. В палатках же были стульчики, матрасы, можно даже лежать – в общем, не умрешь. И раз в день кормили, я даже поела один раз там. Кашу с какой-то там тушенкой и чаем.

Вообще, Безыменное – это маленький курортный поселок с отельчиками. Раньше он был украинским, потом стал "дээнэровским". И так как у меня были деньги, которые я не тратила два месяца, то я сняла там номер. С душем! Мы ждали два с половиной дня очередь на фильтрацию, и вот ночью она подошла.

Потом на эту фильтрацию стали привозить обычных жителей Мариуполя, мужчин. "Дээнэровцы" заходили, – вот, допустим, у нас поселок Мирный, – и всех мужчин оттуда переписывают, забирают в автобус и отвозят на фильтрацию. Проверить, вдруг среди них есть кто-то, кто воевал, может, "азовец", а может быть, еще кто-то. Только после этого ты имеешь право вернуться в Мариуполь и продолжать жить там. Все должны пройти фильтрацию.

Подошла наша очередь. Сказали, нужно идти с паспортом и мобильным телефоном. Я понимала, что в моем телефоне для них несильно хорошие всякие сведения, и взяла мамин телефон, а у нее там только номера ее подруг, вообще ничего практически.
Сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в анфас и в профиль. Молодые ребята там сидели, не добродушные совсем, скорее, наоборот. "Так, молчите, не спрашивайте, не крутитесь! Фамилия, имя, отчество, адрес, кем работаешь". Девочке потом отдаешь телефон, а тебе взамен – бумажку, что ты прошел такого-то числа дактилоскопию. А потом говорят: "Выходи и жди свой телефон с паспортом".

Всем дают, а мне не выносят. Я стою, жду. Выходит такой здоровый парень, лет, может, 19–20. Говорит: "Кто Левашина?" Отводит меня в такую большую пустую палатку. Говорит: "Давай, заходи". Автомат мне в пузо тычет. "А, укропка! Бандеровка!" Я ничего не понимаю. Он тогда достает свой телефон, открывает, а там мой фейсбук. А в фейсбуке у меня на аватарке украинский флаг.

Он говорит: "Ты, укропка, ракеты проектировала?" Я говорю: "У нас вообще таких фирм нет в городе". А он: "Да я сейчас тебя на куски! Я тебя тут в подвале сгною! Тебе не жить. Ты что, в Россию собралась? Ты у нас в базе. Тебе запрет на 10 лет в Россию". Я говорю: "Что же мне делать? У меня квартира сгорела" – а он пнул меня ногой под зад и сказал: "П*здуй в свой Львов". Выставил меня в ночь, в неизвестность. Но паспорт и телефон отдал.

"Ехали больше недели, проехали 24 "дээнэровских" поста". Из Мариуполя в Запорожье под обстрелом

— Как вы все это выдержали?

— Я сама не знаю, просто взяла себя в руки. Я, вообще, слабый человек, нерешительный, никакой не боец, а тут…

Короче говоря, люди, которые собирались меня вывезти, сели в машину и уехали себе в Москву. Им разрешили, а меня оставили.

А проблема в том, что из Безыменного не было транспорта, чтобы куда-то ехать. В Мариуполь не пускают, в Россию нельзя. Что делать? И тогда мой израильский родственник, Саша, договорился с раввином Мариуполя, который в то время был в Израиле, чтобы мне помогли. Мы с раввином хорошо знакомы были, потому что я была членом еврейской общины, в синагогу ходила. А тут мне позвонила подруга и говорит: "Сейчас из Мариуполя будет эвакуация до Запорожья автобусами. Все бросай, плати все, что у тебя есть, – и приезжай в Мариуполь".

Звоню Саше: "Что делать?" Он сказал: "Раввин сказал ждать – так и делай!" Если бы эта эвакуация сорвалась, то обратно в Безыменный я бы не вернулась. И в результате эта эвакуация сорвалась! А у меня уже сил нету, настолько была замучена, звоню всем, уже не помню кому. В результате два дня я еще провела в Безыменном, а к вечеру следующего дня приезжает женщина: "Вы Виктория? Собирайтесь, поедем"

Она была перевозчицей. В это время люди так зарабатывали деньги, но и рисковали своими жизнями, конечно. Еврейская община наняла человека, не буду его называть, чтобы не навредить, который организовал цепочку надежных перевозчиков. Из Безыменного – в Новоазовск, из Новоазовска – в Мангуш, из Мангуша – в Бердянск, из Бердянска – в Мелитополь. Ехали больше недели. И, наконец, из Мелитополя в Запорожье. Это был жах! Мы проехали 24 "дээнэровских" поста.

С нами был человек, преподаватель информатики, 58 лет. К нему подошел "дээнэровец" и говорит: "Ты шо не в армии?" – "Я вообще-то не военный, я учитель". – "Выходи, – говорит. – Я сейчас тебя научу стрелять". Лет 18 было этому придурку с ружьем. Они никого не пытали, но морально хорошо так издевались, пугали. И когда уже осталось два поста "дээнэровских”, началась жуткая стрельба. Я уже думаю: "Все, не получится". Во время стрельбы "дээнэровцы", надо отдать им должное, нашу колонну не пустили.

— А кто стрелял?

— Друг в друга. А потом у них случился перерыв – может, на обед. И "дээнэровцы" сказали: "Быстро, быстро, быстро езжайте". И мы поехали, и когда поехали, стрельба уже опять начиналась. Когда мы приехали к украинскому посту, можно было снять фильм: мы там плакали, обнимались. Потом добрались в Молдавию, перешли пешком границу, под Кишиневом три дня жили в лагере, а 3 мая сели в самолет Кишинев – Тель-Авив.