Картина "Терриконы" Тараса Томенко снята в Торецке – типичном шахтерском городке, по которому прокатились бои. Но режиссер избегает прямых образов войны. Первый кадр – это, собственно, и есть терриконы, огромные насыпи, возникшие про добыче полезных ископаемых: камера Михаила Любарского медленно скользит по ним, создавая инопланетное ощущение. Но и на этой планете есть жизнь: силуэты детей в пыльном мареве.

Главная героиня Настя – угловатый 14-летний подросток со слишком взрослыми глазами. Ее товарищи в проказах – двоюродный брат Ярик и меньший Сеня. Их жизнь бесхитростна: колядовать, обмотавшись светящимися электрическими гирляндами, собирать металлолом ради пары десятков гривен, слоняться по остовам разбитых домов, поочередно запускать змея, гонять на велосипеде в антиутопической степи.

Дом Насти превратился в руины после артобстрела пророссийскими сепаратистами в 2015-м. Вскоре родители развелись, отец умер, мать лишилась работы. По сути, Настя предоставлена самой себе. Улыбается она всего один раз: когда на шахтной градирне, где играет детвора, вдруг включают воду и начинается настоящий искусственный ливень, прошитый лучами солнца. Кульминация настает, когда Настя, буквально выйдя на сцену сельского ДК, сквозь слезы рассказывает о том, что такое для нее война. Чтобы затем нарядно одеться, наложить косметику и отправиться танцевать.

Режиссер Тарас Томенко родился в Киеве в семье поэта Николая Томенко. Его дипломная короткометражка "Тир" получила приз Нью-Йоркской киношколы на Берлинале в 2001 году. "Терриконы" – третий полный метр режиссера – участвует в берлинском конкурсе Generation Kplus.

15 февраля состоялась премьера.

– Тарас, в последний раз ты участвовал в берлинском конкурсе 21 год назад – тогда "Тир" получил приз в "Панораме". Есть ли у тебя чувство возвращения домой?

– Тогда это, конечно, была судьбоносная победа, многое изменившая. Хочется, чтобы сейчас фильм тоже не прошел незамеченным.

– Насколько я понимаю, твой фильм про войну мог иметь совсем иной вид. В 2014 году ты начал снимать добровольца в АТО, но он погиб через две недели после начала съемок.

– Мы тогда уехали на фронт, сняли очень много хроники. Она еще в работе, на стадии монтажа. Так много материала и эмоций...

– А как появились "Терриконы"?

– Они и начались с этих поездок. Однажды, когда выходило мирное население из села под Счастьем (город в Луганской области – НВ) по зеленому коридору – вывозили что могли, везли коз и кур в машинах, – я увидел глаза детей, которые там ехали. Я понял, что эта тема меня уже не отпустит.

В 2017 году мы заехали в Железное – поселок под Торецком. Стоит Настя рядом со своим разрушенным домом. Говорит: "Пошли". Заходим, и она проводит экскурсию: здесь мама была, здесь папа, сюда прилетело. Так, как она рассказывает, настолько просто и трогательно, в самое сердце. Этот фрагмент вошел в картину. Я понял, что она – наша героиня.

– Как долго длились съемки?

– С 2017-го до сентября прошлого года.

– Ты следил за этой стайкой детей – Настей и ее друзьями. Что тебя больше всего поразило?

– То, что для них война стала просто фоном, как вид за окном. И при этом они остаются детьми, у них есть свои радости и устремления, любовь к жизни. Они сильные, но им нужна кроме сугубо материальной помощи еще и психологическая реабилитация. Все дети в прифронтовой зоне страдают от посттравматического расстройства, и с этим никто ничего не делает. А оно потом выстрелит.

Вообще, впечатляют масштабы. По данным ЮНИСЕФ, там живет 400 тысяч детей. Это массовое бедствие.

– Что было самым сложным?

– После завершения съемок игрового полнометражного фильма "Дом "Слово" мы никаких сложностей не ощущали (смеется). Даже когда попадали под обстрел. Жили в тех же условиях, что и все.

В Торецке неделю не было воды – и у нас ее не было. Но зато удалось снять эпизод в градирне, когда прямо в кадре включилась вода, дети купаются и сбоку падают солнечные лучи. Совершенно случайно. Такие находки для документального кино бесценны.

– Другой, можно даже сказать, ключевой эпизод – когда Настя со сцены рассказывает о войне.

– Это было в Доме культуры поселка Нью-Йорк. Единственный момент, когда я задал вопрос напрямую: "Что такое для тебя война?" И она эмоционально взорвалась.

– Тебе удалось показать все, что ты хотел?

– Я хотел показать становление Насти, ту подлинность, в которой она проживает. Ведь она очень взрослеет в кадре – от ребенка до сознательного подростка. Очень хотелось продолжать съемки, но такой возможности не было. В документальном кино нельзя остановиться.

– Но стоит знать – когда.

– У нас была договоренность – если не берут на Берлинале, то снимаем дальше (смеется). Другая договоренность с продюсером – если, не дай бог, что-то начинается на Донбассе, мы возобновляем съемки. Она остается в силе, невзирая на какой бы то ни было отбор.

– Что у Насти происходит сейчас?

– Все то же. Обстрелы, холодно, голодно. Понимаешь, в чем парадокс: она сидит на сцене и говорит: "Скоро уже будет год, как папы нет". А ведь на самом деле отец попал под обстрел в 2015-м, а умер в 2016 году. Но для нее до сих пор прошел только год. Она закапсулировалась в развитии. Для нее это травма настолько большая, что она дальше не идет, остановилась на той точке, понимаешь? И это требует помощи психолога. Время, пространство, ее дом для нее перестали существовать.

– Скажи как бывавший на Донбассе – эти травмы можно когда-нибудь залечить?

– Время все лечит, природа все затягивает, но нужна государственная политика. Нельзя там держать детей. Я понимаю, что некуда ехать и кто мог, тот давно уехал. Очень сложный вопрос, но так его оставлять просто нельзя. Я его решить не могу. Я как документалист мог только рассказать о Насте. А дальше должны включиться другие механизмы.

– Какие у тебя планы – помимо фестивалей, естественно?

– Хотим отстроить дом Насти. Сделать в нем кусочек Европы: музыкальный центр, кинотеатр. Чтобы дети могли там собираться. Потому что им просто некуда идти. Я уже говорил с людьми, которые загорелись идеей. Мы нашли планировку дома, посоветовались с архитекторами, сейчас разработают проект. Попробуем привлечь волонтерское движение. Сделаем Настин дом.

– Чего ты ждешь от Берлина?

– Мы подавались в основной конкурс, но отборщики сказали, что "Терриконы" лучше будут выглядеть в Generation Kplus. А недавно прислали письмо: мы также участвуем в конкурсе "лучший документальный фильм". Нас пригласили еще на три фестиваля. Уже был ряд интервью с немецкими каналами, есть интерес.

– Вы не первые украинские кинематографисты в Берлине с фильмами о войне. Можно вспомнить "Школу №3", "Земля голубая, как апельсин", параллельно с вами проходят показы "Клондайка". Полное противоречие тезису "Европа устала от Украины".

– Думаю, на самом деле европейцы понимают, что если Украина проиграет, то следующие – они.