О влиянии государственных усилий на природу интернета, его организм, Настоящее Время поговорило с человеком, активно участвовавшим в становлении русскоязычного интернета – Романом Лейбовым. Тартуского филолога и медиа-исследователя нередко называют одним из отцов-основателей Рунета.

— Первопроходцы интернета считают, считали, во всяком случае, что из него вообще ничего не должно удаляться, и это противоречит самой сути интернета как некого гиперлинка: если что-то из него удаляешь, из этой сети, то наносишь ей тем самым некий такой необратимый ущерб. Возможен ли сегодня, в 2017 году, подобный подход?

— Да, возможен. Но речь идет обычно не об удалении. Удаление происходит само собой, просто потому что информация – она не вечная, увы. Обычно речь идет не об удалении, а об ограничении доступа к каким-то имеющимся информационным ресурсам, и, как мы видели в разных странах, можно ограничить его прекрасным образом, как это делается в Китае и в Северной Корее, например. Можно вообще электричество отключить – прекрасное решение. Правда, не будет тогда никакого интернета, но можно объявить, что он есть.

Там речь идет о другом на самом деле. Эта идеология, идеология раннего интернета, конечно, она исходила из идеи свободы информации, освобождения информации, и эта идея – базовая, она не связана ни с детской порнографией, ни с "Поваренной книгой анархиста", ни с какими-нибудь еще конкретными случаями. Она, собственно говоря, о гораздо более общих вещах. Она о том, что если мы посмотрим вообще на историю человечества, извините, то мы увидим, что никогда в большой перспективе попытки ограничить распространение информации не кончались успехом у тех, кто пытался это делать. Да, на память одного поколения – может быть, а еще дальше – нет.

— Вы в русском интернете, кажется, дольше, чем Владимир Путин президент России. Как эта культура ограничения развивалась, как государство постепенно заходило в российский сегмент интернета, когда это наиболее активно начали практиковать? С создания такого органа как Роскомнадзор?

— Да, с созданием такого органа как Роскомнадзор. Пока речь шла только о судебных преследованиях, это была еще более-менее нормальная практика. Когда мы сталкиваемся с заглушками, это уже, конечно, такой серьезный шаг назад. Государству можно позволять, с моей точки зрения, приходить и регулировать, там, где государство опирается на какое-то общественное согласие, на законы, которые приняты более-менее легитимным путем, там, где оно не начинает ставить плотину там, где ему кажется, что нужно ставить плотину. И сейчас в России это просто бросается в глаза: куча сайтов, которые просто заблокированы, просто ты видишь ссылку и ты не можешь по ней пройти. Это Роскомнадзор, конечно, да.

— Вообще в России, ну и во всем мире, зачастую все эти цензурные вещи, в первую очередь, прикрывают, в основном, борьбой с терроризмом, с ИГИЛом. Насколько в целом можно ограничивать интернет из таких соображений и поможет ли это той самой борьбе, на ваш взгляд?

— Я совершенно не понимаю этих разговоров, я всегда думал, что чем больше информации вываливается в открытое пространство, тем легче за ней следить. Другое дело, что тут, конечно, нужно уметь это делать и, в общем, в принципе как-то учатся это делать. Иногда бывают дурацкие случаи, бывают здесь анекдотические накладки, когда действительно при таком тотальном просмотре большого количества каких-нибудь сообщений роботы ошибаются, и в дом невинных людей приезжает спецназ, кладет всех лицом на пол, выясняется, что они какие-то не те ключевые слова употребили. Это становится предметом разговоров и предметом насмешек, предметом обсуждений. Но вообще-то они приезжают. Как можно считать, что выкладывание информации о замыслах террористов не помогает, а осложняет работу спецслужб?

— Вы живете в русскоязычном пространстве интернета, но все-таки в Эстонии, как я понимаю. Как у вас с нападками государства на интернет?

— У нас были попытки нападок государственных на интернет, у нас был знаменитый закон, вернее, это был законопроект о запрете анонимных комментариев. У нас время от времени кого-то пытаются за что-то такое судить, чаще неудачно. У нас, скорее, такая нормальная европейская практика по этому поводу, она вообще нигде не устоялась, это новая совершенно история, и ей еще предстоит как-то сложно развиваться в связи с техническим развитием. Но нельзя сказать, чтобы у нас интернет контролировался очень сурово. Сравнивая с другими европейскими странами, могу сказать, что не более, скажем, сурово, чем в Германии.