"В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости и сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями… Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью".
Так вспоминал об июльских днях 1918 года в Петрограде Владимир Коковцов – бывший царский советник и временный глава правительства Российской империи. "Известие" пришло из Екатеринбурга – в ночь на 17 июля в доме купца Ипатьева большевики расстреляли бывшего императора Николая II, членов его семьи и нескольких приближенных.
Об участи его семьи, прежде всего детей, долгое время ходили самые разные слухи, и еще в начале 1920-х Ленин и Зиновьев уверяли западных журналистов, что им ничего не известно о том, куда делись цесаревич Алексей и его сестры.
Сто лет спустя выражать скорбь по поводу цареубийства не только не опасно, как в 1918 году, наоборот, это стало частью российского идеологического мейнстрима. В 2000 году Николай II и его семья были причислены к лику святых Русской православной церкви – их называют "царственными страстотерпцами".
Летом 1917 года после масштабных волнений Временное правительство вело переговоры об отправке царской семьи в Великобританию к родственнику Николая II, королю Георгу V, но из-за роста левых настроений в Британии Лондон отказался. Какое-то время Романовы провели в Тобольске, но после переворота в Петрограде их направили в Екатеринбург, где и поселили в "доме особого назначения", конфискованном у купца Ипатьева.
Но 16 июля президиум Уральского совета приговорил к смерти "коронованного палача Николая Романова". Характерно, что на членов семьи приговор не распространяется. Историки до сих пор спорят, было ли решение о расстреле Романовых принято с ведома центральных большевистских властей.
В ночь на 17 июля красноармейцы расстреляли в подвале дома Ипатьева Николая II, его супругу Александру Федоровну, их детей – Алексея, Анастасию, Марию, Ольгу и Татьяну, доктора Боткина и троих царских слуг – Демидову, Труппа, Харитонова. Тогда же после частичного сожжения и обезображивания тел серной кислотой красноармейцы спрятали убитых в окрестностях города.
О последнем царе, гибели Романовых и о том, как это событие отражается в общественном сознании сто лет спустя, в интервью Радио Свобода рассказал специалист по истории России времен революции, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Борис Колоницкий.
– Как само цареубийство трактовалось в советскую эпоху официальной историографией? Я, человек еще очень молодой в позднесоветские годы, помню, что особо эта тема не педалировалась, в том числе в школе.
– Ключевой вопрос тут, конечно, именно о детях. Это такая неприятная история, мягко говоря, для революционеров. Я не помню, как это освещалось в школьных учебниках, честно говоря, но вместе с тем не могу сказать, что факт цареубийства скрывался. Общая интерпретация была такая: Романовы могли стать "знаменем контрреволюции", символом самоорганизации, кристаллизации монархических усилий в борьбе против советской власти.
– А в реальности по состоянию на лето 1918 года Николай II был как-то опасен для большевиков? Насколько я понимаю, собственно монархическое движение на тот момент занимало среди антибольшевистских сил далеко не первое место.
– Ситуация была крайне непредсказуемой. А мы же знаем, что иногда и малых сил было достаточно для того, чтобы очень серьезно влиять на ход событий на начальном этапе гражданской войны. Несколько тысяч как-то организованных, дисциплинированных людей могли сделать очень много.
– Чехословацкий корпус, например.
– Да. Хотя в случае с Чехословацким корпусом были все-таки не тысячи, а десятки тысяч – до 60 тысяч человек, по некоторым оценкам. Но они были разбросаны по России, и в каждом конкретном пункте их было действительно не так уж много. Другой пример – Добровольческая армия, три тысячи, по-моему, в начале так называемого Ледяного похода их было. В других случаях со стороны красных небольшие дисциплинированные силы тоже играли роль, не соответствовавшую их численности. Так что сам факт наличия императора мог быть очень важным ресурсом для самоорганизации. Это один аспект, не стоит его недооценивать.
Второй: конечно, среди противников большевиков тогда преобладали силы совсем не монархические – например, Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), в основном из представителей левых партий, или еще более радикальные участники Ижевско-Воткинского восстания против большевиков – там рабочие достаточно долго продолжали сражаться под красным знаменем, будучи де-факто чуть ли не в составе армии Колчака. Уж их в монархизме никак нельзя было упрекнуть. Но люди часто являются заложниками своей идеологии и своего видения ситуации. Большевики и левые эсеры любили говорить о "монархической контрреволюции", причем в качестве таковой изображались и люди, которые монархистами не были.
– Вы сказали очень важную фразу о том, что люди становятся заложниками своей идеологии. А применительно к тем, кто приводил в исполнение приговор Уральского совета, можно сказать, что идеология способствует и озверению в некоторых случаях тоже? Бывшие царь и царица – по отношению к ним у убийц могла быть "святая" классовая ненависть. Но вот четыре юные девушки и больной гемофилией мальчик – и ничего, руки не дрогнули. Это тоже следствие идеологизации, или там просто какие-то люди специфические подобрались?
– Я бы не сбрасывал со счетов общего озверения эпохи Первой мировой войны и революции. Многие люди к лету 1918 года видели довольно много и детских смертей, и насилия над женщинами и девушками, и убийств, и на фронте много чего происходило, и в тылу. Достаточно газеты 1917 года почитать, когда не было уже цензуры. Там можно встретить разнообразные свидетельства озверения. Скажем, эпизод, потом использованный Пастернаком, когда кладут человека на рельсы железной дороги, а потом с помощью паровоза его казнят – это было в 1917 году. Многие зверские, садистские убийства происходили.
Второй фактор совсем другого рода – это демонизация царской семьи, которая началась еще даже до Февральской революции. Царя и царицу считали предателями России, да еще и развратниками в связи с разного рода слухами, касавшимися Распутина. Озлобление против царской семьи было очень сильным, и не только большевиков затрагивало. Одной из задач комиссара Временного правительства, который контролировал царскую семью, когда она была сослана в Тобольск, была цензура писем, которые им приходили. И большая часть этой работы заключалась в том, что он просто выкидывал письма с угрозами и оскорблениями в адрес царской семьи.
– Разные исторические деятели неодинаково "резонируют" в настоящем. Вот Николай II: сто лет прошло, вроде бы и Россия тогдашняя какой-то мглой покрылась за давностью лет, но тем не менее последний царь довольно активно присутствует в общественном сознании. Это и билборды "Прости нас, Государь", появившиеся на улицах российских городов, и вся прошлогодняя эпопея с в общем-то безобидным костюмным фильмом "Матильда". Тут одной Натальей Поклонской дело не обошлось. Как вы объясняете тот факт, что Николай II, может быть, не настолько, как, допустим, Сталин, но достаточно актуальная историческая фигура для общественного сознания?
– Я думаю, тут есть несколько вещей. Во-первых, это идеализация дореволюционной России, которая была начата еще в период "перестройки" и изначально опиралась на многие эмигрантские тексты. Можно вспомнить известный фильм "Россия, которую мы потеряли" Говорухина и все эти модные тогда представления о "золотом" 1913 годе. Но идеализация нуждается в персонификации, поскольку история вообще персонифицирована, а в нашей стране – особенно. Соответственно, олицетворением той якобы благополучной дореволюционной России является император Николай II. (Правда, по сравнению с последующим временем она была и впрямь сравнительно благополучной).
Кроме того, не следует забывать, что Николай II канонизирован Русской православной церковью. Для многих верующих это фигура религиозная, объект почитания. Случай Поклонской, конечно, крайний, но не следует думать, что она в этом одинока. Чувства верующих здесь присутствуют.
Поделюсь собственным опытом. С момента канонизации Николая II для меня как для лектора или автора популярных текстов возникла довольно сложная проблема. С одной стороны, я хочу рассказывать всё как было, то есть не искажать историческую действительность. Но при этом я совершенно не хочу оскорблять ту часть моей аудитории, читателей и слушателей, которые являются верующими. И мне приходится искать особые формулировки. Такая ситуация частичной самоцензуры для меня не очень комфортна. Это реальность современной России. Я хочу сказать, что свои взгляды я не сдам (смеется), я стараюсь писать о Николае II всё, что думаю. Но канонизация, конечно, создает определенный специфический контекст.
– Само цареубийство осуждается в России достаточно однозначно. А вот относительно других преступлений большевистского режима, особенно сталинского периода, такие вопросы у многих возникают. Говорят, что это была историческая необходимость, вспоминают мифическую фразу Черчилля о том, что Сталин "принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой". На ваш взгляд, как это укладывается в сознании одного и того же общества?
– На самом деле это такое державное сознание. Очень много причин оправдания сталинизма, они очень разные – это большой особый разговор. Для кого-то это личная история, для кого-то это вопрос о цене достижений, по мнению этих людей, за них любая цена может быть заплачена. А кто-то просто не знаком с материалом. Но я бы сказал, что тут есть и другая вещь. Вот вы говорите, что все согласны с тем, что цареубийство – это преступление, но этого недостаточно для понимания ситуации. Это было преступление, совершенное во время гражданской войны, когда совершалось множество преступлений, и само понимание того, что является преступлением, а что нет, было очень размыто и толковалось по-разному, я бы сказал.
– Можно ли сказать, что общественное сознание несколько иерархично, и, условно говоря, кровь царя и его семьи в глазах многих весит больше, чем кровь обычных, простых людей?
– Мне кажется, что история в России видится прежде всего как история царей и вождей, которые якобы более важны, чем так называемые обычные люди. Но если говорить о судьбе царской семьи, то я хотел бы опять-таки сделать акцент на другом факторе. Подготовка к гражданской войне и цареубийству велась на протяжении десятилетий. Была создана этика революционного террора, появилось множество сильных текстов и образов, которые оправдывали террор, сакрализовали его. Уже после Февральской революции это стало важнейшим элементом официальной политики памяти: "память о борцах за свободу". В создании культа этих борцов, в том числе и революционных террористов, большую роль сыграл среди прочих Керенский. Это было очень важно.
Гражданскую войну непросто начать вообще-то, к ней готовятся. Культурная подготовка со стороны революционеров шла. Но и с другой стороны она шла тоже, ее готовили и иные силы. Возьмем использование войск для подавления внутренних конфликтов. Многие страны в начале ХХ века их использовали, отдельные случаи во Франции можно встретить, и в Испании, и в Америке национальная гвардия использовалась при подавлении забастовок и других конфликтов. Но все-таки нигде в тот период это не принимало таких масштабов, как в России. Некоторая слабость полиции приводила к тому, что армия использовалась как полицейская сила. Многие конфликты превращались в маленькие гражданские войны. Накануне Первой мировой войны в Петрограде была массовая забастовка. Ее подавление – это, в общем, была небольшая гражданская война на улицах столицы. И это как бы считалось совершенно нормальным.
Возьмем рассказ Леонида Андреева "Губернатор", в прошлом году по нему был поставлен спектакль в Большом драматическом театре в Петербурге. Идут волнения в каком-то губернском городе, толпа осуществляет насилие, губернатор приказывает стрелять. И все в городе с этого момента уверены в том, что его убьют, – и правильно, что его убьют. Из многих таких конфликтов создавалась гражданская война. Я не говорю, что это делало ее неизбежной, вовсе нет, но культурную подготовку к гражданской войне это позволяло осуществлять. Культура конфликта – это очень важный момент.
Полная версия материала опубликована на сайте Радио Свобода
