Настоящее Время

"Можно прожить несколько жизней": женщины-ученые о своих исследованиях, детских мечтах и умении не сдаваться

Александра Борисова-Сале

11 февраля 2021 года

11 февраля – Международный день женщин и девочек в науке, учрежденный Генассамблеей ООН в 2015 году. В этот день Настоящее Время рассказывает истории трех женщин, работающих в биологии – пожалуй, главной науке XXI века. По совпадению это еще и самая "женская" из естественных наук: например, Нобелевку по физиологии и медицине женщины выигрывали 12 раз – чаще, чем по химии и физике вместе взятых.

Елена Аточина-Вассерман, Екатерина Померанцева и Татьяна Татаринова рассказали нам, как они решили стать учеными, чем занимаются сейчас и что это вообще такое – жизнь женщины в науке.

"Наверстываю все, что не успела сделать в детстве"

Татьяна Татаринова, профессор биоинформатики в Университете Ла Верн, штат Калифорния, США

— Как вы поняли, что хотите быть ученым, и как вы попали в науку?

— У меня был любимый дедушка, который был журналистом, и он развивал меня в основном гуманитарно – и, соответственно, все мечты были гуманитарные. С раннего детства я мечтала стать певицей, но эта мечта разбились о болезнь: я часто болела воспалениями легких, бронхитом, и в конце концов занятия пением пришлось бросить. Потом я захотела стать журналистом и даже выиграла олимпиаду МГУ по журналистике, и тогда меня приняли в школу юного журналиста при МГУ.

Товарки по школе мне показались слишком наглыми и мажорными, и я решила, что мне там не место. Где-то между оперой и журналистикой у меня была шальная идея стать театральным режиссером, в школе я ставила спектакли, но и с этим не срослось. Знающие люди мне сказали, что надо поступать на актерский, а потом уже, набрав опыта, идти в режиссеры. Но мне в актеры не хотелось.

Была у меня и более научная мечта – я хотела стать астробиологом. С детства читала много фантастики, любила животных и очень хотела искать жизнь на других планетах. Но, во-первых, я поняла, что на моем веку на другие планеты мы не полетим. А во-вторых, мой учитель биологии был так себе товарищ (он терпеть не мог собак и считал, что в городе им не место), и я решила, что раз все биологи такие, то я в биологию не пойду.

В результате в конце 10 класса я сказала маме, что после школы не пойду никуда, так как не понимаю, к чему я годна. Мама стала меня таскать по разным знакомым профессорам, чтоб хоть как-то понять, куда меня можно лучше направить. После беседы с одним из преподавателей МИФИ возникла идея, что я могу заниматься физикой. Только не экспериментальной, потому что я неуклюжая, а теоретической – это в самый раз, так как я уже какие-то олимпиады по физике выигрывала.

Я поступила на факультет теоретической и экспериментальной физики в МИФИ, успешно стала заниматься этой самой теорфизикой и потом поехала в аспирантуру в Университет Юты. Там я занималась дробным квантовым эффектом Холла, в течение первого года аспирантуры написала хорошую статью, и все вроде шло хорошо. Но на втором году у меня начался типичный кризис аспиранта: что все такие умные, а я дурочка и что я вообще здесь делаю. Если бы рядом были близкие люди, они бы поддержали, но тогда некому мне было сказать, что это нормально и скоро пройдет.

Поэтому я все бросила и уехала в Москву. Пошла работать, но наукой я все-таки хотела заниматься, она меня не отпускала, по ночам снилась. И один раз я в самолете в командировку в США увидела статью про исследование генома. Это так меня увлекло, что я пришла в Университет Южной Калифорнии и сказала: я хочу к вам в аспирантуру, исследовать геном. И они меня взяли безо всяких экзаменов на полную стипендию. Воистину, наглость – второе счастье. Так что, если подумать, моя жизнь сейчас – это череда случайностей. Если бы я не увидела этот журнал, ничего бы не было.

— Чем вы занимаетесь сейчас?

— Я – биоинформатик. Поэтому я занимаюсь анализом всего, в чем есть ДНК. Например, у меня есть проект по анализу генома масляничной пальмы – это коллаборация с Малайским бюро пальмового масла, там большой институт изучает свойства этого растения. Моя же команда аннотирует геном масляничной пальмы: грубо говоря, определяет не только последовательность генов, но и то, что эти гены делают, – так мы помогаем селекционерам. Наша задача – повысить урожайность, что позволит сократить занятые плантациями площади и предотвратить истребление диких животных.

В другом проекте мы изучаем геномы промысловых рыб. В третьем – чем отличаются сердца мальчиков и девочек с точки зрения экспрессии генов. Также мне очень нравится заниматься палеогенетикой: археологи находят интересные кости, молекулярные биологи секвенируют ДНК, а я потом пытаюсь получить из этих данных статистически значимые результаты.

— Как вы видите себя сейчас – в науке и вне ее?

— Во-первых, я не занимаюсь только работой. Я наверстываю сейчас все, что не успела сделать в детстве. Я беру уроки у академического вокала – не чтобы петь в опере, а для развития. Я занимаюсь рок-музыкой, у меня есть группа – "Банда ТТ", мы выступаем с собственными песнями. Мы снимаем клипы в формате нанофильмов, поэтому кусочек моей режиссерской мечты тоже реализуется. Я теперь опять начала писать. Конечно, это не серьезное сочинительство и не журналистика, а блогерство, но все-таки я вернулась к игре словами. Год назад пришла в научпоп. А еще я занимаюсь каратэ, у меня четвертый дан – в детстве карате занимался мой дядя, и это тоже воплощение детской мечты.

Конечно, так было не всегда. Пока я училась в МИФИ, потом в аспирантуре, искала постоянную позицию в университете, времени на хобби не было совсем. Возможность заниматься ими появилась только на поздней стадии карьеры, уже после 45 лет. Мне уже не надо каждый день доказывать, что я имею право быть ученым, профессором. Не нужно заниматься бестолковой саморекламой, пытаться показать всем, что я умная. С точки зрения науки, я сейчас работаю не меньше чем, скажем, 20 лет назад. Но за счет того, что не тратится время на суету, мне хватает времени на хобби. Конечно, помогает то, что дочка уже большая, ей недавно исполнилось 18 лет.

Мой совет: не нужно бояться откладывать мечты на потом, а затем доставать их из кладовки, стряхивать пыль, воплощать и получать удовольствие. Можно прожить несколько жизней и реализоваться в разных областях. Футуристы утверждают, что человеку будущего придется придумывать себя заново каждые 10-15 лет, так быстро все меняется. Так что я пока готовлюсь к будущему.

"Наука возникает как побочный продукт, без которого диагноз не поставишь"

Екатерина Померанцева, кандидат биологических наук, врач-генетик, научный консультант центра генетики и репродуктивной медицины "Генетико", Москва

— Как вы поняли, что хотите быть ученым, и как вы попали в науку?

— Я всегда хотела быть биологом, с очень раннего возраста, я училась читать на книжках по биологии. Но мои родители – сами ученые, и они были резко против того, чтоб я шла в науку, зная, что это тяжелый и голодный жизненный путь. И они настояли, чтоб я получила медицинскую специальность, аргументируя это тем, что если наука будет не нужна, то в любой сельской больнице будет нужен доктор.

Я закончила РГМУ им. Пирогова – выполнила этот "дочерний долг" и тут же ушла в науку, в генетику, изучать регуляцию работы генов. Защитила диссертацию по специальности "молекулярная генетика". А потом нашла способ совместить интерес к науке и стремление приносить немедленную практическую пользу больным: занялась медицинской генетикой. Уехала работать в медицинском центре в США – думала, что на полгода, а задержалась на шесть лет: оказалось, много чему можно поучиться. И когда научилась, стала искать, кому это может быть интересно в России.

Нашла единомышленников, которые хотели сделать настоящую лабораторию медицинской генетики в России: по мировым стандартам, не хуже, а в чем-то и лучше, чем та, где я работала в США. Так была создана лаборатория "Генетико". Сначала я была там завлабом, а потом получила дополнительное образование как врач-генетик и сейчас работаю с пациентами в этом качестве.

Генетика сейчас на слуху, но люди ассоциируют ее с развлекательными аспектами: предскажи по генам свою склонность к чему-нибудь! Это вызывает у меня некоторое отторжение, потому что отвлекает от того, что по-настоящему важно. А важно то, что генетика, к сожалению, обуславливает много заболеваний. Из-за генетических отклонений рождаются больные дети, многие из которых живут совсем недолго. Моя область – диагностика тяжелых генетических заболеваний и их предотвращение. Помощь семье, чтобы родить здорового ребенка. Это то, чем я занялась в США, а затем привезла идеи и опыт в Россию.

— Чем вы занимаетесь сейчас?

— Я работаю руководителем медицинского отдела в международной компании Gontard@CIE. Это работа в области лабораторного консалтинга, помощь лабораториям во всем мире с усовершенствованием технологий и рабочих процессов, внедрением современных методов, контролем качества лабораторных исследований. А медицинской генетикой я продолжаю заниматься в лаборатории "Генетико". Мне посчастливилось руководить этой лабораторией в период ее становления, приводить ее в статус современной, передовой, одной из лучших в России. Сейчас я продолжаю работать там, но уже без каких-либо административных функций, в качестве врача, который ведет прием.

Наши процессы устроены так, что научная работа проходит как некий побочный продукт медицинской работы. Наша основная деятельность – это клиническая постановка диагноза и лабораторные исследования, которые для этого нужны. То есть мы используем генетику как инструмент клинической практики, а не "познавательно-развлекательной" генетики из серии "плюнь в пробирочку, и мы узнаем, какого цвета были глаза у курицы, которую ты ел на завтрак". Мы занимаемся генетическими заболеваниями, их предотвращением и исследованием.

В результате своей клинической практики мы получаем довольно большой массив данных, который можно обрабатывать и искать в нем закономерности. Например, к нам попадают на исследование перед внесением в матку эмбрионы, полученные при ЭКО. Мало кто знает, что больше половины человеческих эмбрионов закладывается с хромосомными нарушениями, – мы и изучаем, какие нарушения чаще встречаются, как их точнее выявлять.

Второй тип данных – это персонализированные исследования в рамках изучения генов одного конкретного пациента, который может быть болен чем-то не очень понятным медицинской науке. Это те заболевания, для которых неизвестна связь между синдромом и вызывающим его геном, и мы эту связь пытаемся установить. У нас уже есть несколько таких научных работ. Одна касается кардиомиопатии – это заболевание сердца, у которого есть синдромальные формы, включающие различные нарушения развития. Мы приняли участие в изучении новой такой формы. Другая посвящена изучению порока плода, который называется акрания: у плода есть мозг, но нет или почти нет черепа. И мы были одними из первых, кто установил генетическую причину такого порока развития. Мы также ведем исследование генетики аутизма и анализируем, какой метод обследования является наиболее информативным для поиска генетических причин аутизма.

Сейчас мне хотелось бы расширить круг тем научной работы, найти новые контакты для сотрудничества. Поэтому если кому-то, например, в академическом институте, который занимается фундаментальной генетикой, нужен специалист по медицинской генетике, то я была бы рада новым проектам!

— Как вы видите себя сейчас – в науке и вне ее?

— Вообще-то я не привыкла считать себя ученым. Вот когда я делала диссертацию на мухе-дрозофиле, это была вроде как типичная наука. А сейчас ко мне на прием приходит конкретная семья, и ей нужно помочь с болезнью ребенка. Но бывает, что, помогая этой семье, ты решаешь научные задачи. Когда люди идут в науку, их цель – познание мира, а в качестве побочного продукта может возникнуть помощь человечеству. А в медицине цель – это помощь, и не всему человечеству, а одному конкретному человеку, пациенту. Наука возникает здесь как побочный продукт, без которого диагноз не поставишь. Однако, как видите, в результате такой "побочной" работы нам даже удается найти гены, ответственные за заболевания. Так что круг замыкается – это, конечно, уже и научный результат.

"Путь женщины в науке намного сложнее, чем путь мужчины"

Елена Аточина-Вассерман, профессор Университета Пенсильвании, США

— Как вы поняли, что хотите быть ученым, и как вы попали в науку?

— Мой папа был врачом, и я хотела быть врачом, но при этом не очень хотела работать именно в больнице. Тогда ведь не было еще такого понятия, как медик-исследователь – были врачи и были биологи, а в биологию я не хотела, мне не жуки и тычинки были интересны, а медицина как наука. Но тут мне повезло: у нас в Томском мединституте открылся медико-биологический факультет, и туда поступил мой старший брат. Я вдруг поняла, что, оказывается, можно работать в области медицины и при этом заниматься исследованиями. Я точно еще не знала, что это такое, – и никто на самом факультете еще не знал, так как у этого факультета еще не было выпускников, и было совершенно непонятно, кем они будут и куда пойдут работать. Но мне казалось, что это что-то мне близкое. Так что это была удачная случайность – я пошла туда, потому что это было что-то новое, неизведанное. А что было известно, туда я не хотела.

Еще одна большая счастливая случайность – моя аспирантура. Дело в том, что каждый год летом я ездила в стройотряд ССО "Бионт". И вот перед шестым курсом мы вернулись прямо к началу учебного года, и выяснилось, что все места в Томске, куда можно устроиться на выполнение диплома, уже заняты теми, кто подсуетился раньше, летом. Я очень хотела в томский кардиоцентр, но там все места уже были заняты, и мне сказали, что если я смогу сделать диплом в кардиоцентре в Москве, то после защиты диплома меня трудоустроят на работу в томский кардиоцентр.

Как раз в это время в Томск приехала на конференцию делегация из московского кардиоцентра, я встретилась с профессором Сергеем Даниловым и попросилась к нему на дипломную работу. Сергей Данилов потом стал моим научным руководителем, и мы до сих пор общаемся – спустя столько лет! Ну какие были шансы, что он "с улицы" возьмет меня? Но оказалось, что он тоже стройотрядовец, так что он посмотрел на меня и сказал: "Раз ты из стройотряда, значит, будешь много и тяжело работать". Я спросила, когда можно приезжать, и Сергей сказал: "Приезжать надо уже вчера, но учти, что Москва – это не театры и не развлечение. Нужно будет пахать, очень много. Тогда у тебя будет хорошая дипломная работа и ты распределишься в свой томский кардиоцентр". Вот так я случайно оказалась в московском кардиоцентре.

Там я сделала дипломную работу и уже собиралась уезжать защищаться в Томск, однако все тот же Данилов сначала предложил мне остаться в Москве на стажировку, а потом предложил мне чудом освободившееся место в целевой аспирантуре. Я успешно защитила кандидатскую диссертацию – за два года, но тут пришли 90-е. Работать было уже практически невозможно, мой научный руководитель сказал, что почти вся наша лаборатория уезжает за границу и мне пора начинать искать работу.

В то далекое время, чтобы найти работу на позицию post-doctoral fellow за рубежом, нужно было идти в библиотеку и штудировать объявления об открытых позициях на последних страницах в Nature и Science и писать письма-заявки. Я написала всего три письма, которые из Европы отправил сам Данилов. Среди них было письмо в Майами доктору Джеймсу Райну, который занимался той же темой, что и я – ангиотензин-превращающим ферментом. Сергей написал мне отличное рекомендательное письмо, и через какое-то время мне пришел факс – что меня приглашают на работу в Университет Майами. Так что тоже довольно случайно, без особого моего стремления я оказалась в США, где живу и работаю до сих пор.

— Чем вы занимаетесь сейчас?

— Сейчас я впереди планеты всей (смеется). Мне ужасно повезло, что я работаю в Университете Пенсильвании в Филадельфии у Дрю Вайсмана. Это тот самый человек, который вместе с Каталин Карико разработал мРНК-платформу – ту, что сейчас используют для вакцины от коронавируса Moderna и BioNTech/Pfizer. И это не единственное ее применение: помимо COVID-19, технологии мРНК, разработанные в Пенсильванском университете, могут привести к новым стратегиям использования мРНК, включая разработку вакцин, нацеленных на другие инфекционные заболевания (герпес, гепатит С, грипп, ВИЧ, рассеянный склероз), а также новых терапевтических средств и продуктов для замены белка, иммунотерапии и персонализированных противораковых вакцин.

Сейчас мРНК на слуху у всего мира, но мы уже несколько лет работаем с модифицированной мРНК, и я давно знаю, что это очень круто, и никогда не сомневалась, что эта технология скажет свое слово – а Дрю и Каталин, я надеюсь, получат Нобелевскую премию.

— Как вы видите себя сейчас – в науке и вне ее?

— Работать у человека, который сейчас спасает мир от пандемии, – это очень круто. Я еду на работу как на праздник и радуюсь тому, что я делаю то, что никто до меня еще не делал. Находишься на пике волны.

Но мой путь в науке был очень нелегким. Есть такая шутка, что женщина в науке, как морская свинка: и не свинка, и не морская. Женщинам очень тяжело, мало того, что ты соревнуешься с мужчинами на равных, ты еще рожаешь и воспитываешь детей и так далее. У меня трое детей, и я знаю, что это такое – работать беременной до самых родов, родить, а потом оставить ребенка дома и почти тут же выйти на работу, и так три раза подряд. Это тяжело, и никто тебе здесь не дает послабления, ты должна быть наравне с мужчинами. Путь женщины в науке намного сложнее, чем путь мужчины в науке.

В связи с этим я всегда вспоминаю Каталин Карико, коллегу и соавтора Дрю Вайсмана по модификации мРНК и разработке мРНК-платформы. Ее путь в науке был очень тяжелым. Она приехала в США из Венгрии c мужем и двухлетней дочерью. Проработав четыре года в Temple University, она была вынуждена уйти в соседний UPenn после спора со своим боссом, который затем попытался ее депортировать. В Университете Пенсильвании она стала профессором, но никак не могла получить государственные, корпоративные гранты или другое финансирование. Через шесть лет ее понизили в должности и существенно сократили заработную плату. В то же самое время она заболела раком. В 2013 году Каталин приняла предложение стать старшим вице-президентом BioNTech после того, как UPenn отказалась восстановить ее на должность профессора, с которой она была понижена в 1995 году. Когда Каталин уходила, все смеялись и говорили: у BioNTech даже нет веб-сайта. А сейчас она вице-президент компании, которая стоит миллиарды долларов. Недавно Каталин выступала с докладом, и ее спросили, каков ее совет начинающим ученым. Каталин сказала: никогда не сдаваться. Ей пришлось очень непросто, она знает, о чем говорит.

Читайте далее

Понятно о Нобелевской премии: как открыли гепатит C, в каком фильме снялась настоящая черная дыра и зачем резать ДНК

"Неженские" профессии. Как работать водолазом, ходить в море и водить трактор, если ты женщина и живешь в России

Марш испанки. Доисторические микробы, военная цензура и самоубийства заболевших – будни эпидемии 100 лет назад