Переписка «Центра управления расследованиями» с погибшими в ЦАР журналистами вскрыла факт, что опасные командировки часто организуются крайне непрофессионально. Журналист Павел Никулин вспоминает про свою командировку в Крым, которая могла стоить ему жизни. Работавший в то время с Никулиным редактор Дмитрий Трещанин добавляет, что одновременно происходило в Москве.

То, что командировка будет так себе, я, если честно, должен был понять еще в аэропорту. На паспортном контроле у меня отобрали загран и велели ждать в сторонке. Потом ко мне подошел спортивный молодой фээсбэшник, вежливо улыбнулся и проводил меня в какое-то помещение. Кроме меня там сидела восточного вида женщина, которая угрюмо сообщила, что сидит в этом помещении уже третий день. Я внимательно посмотрел на захлопнувшуюся дверь. С обратной стороны ручки не было.

Я ожидал проблем в Крыму. Конфликты с украинскими ментами, недопонимание с какими-то пророссийскими активистами, что-то вроде этого. Что делать в такой ситуации, мы даже не обсуждали с редакцией. Я скинул смс начальнику и начал готовиться... Впрочем, было непонятно, к чему готовиться. На границе меня задерживали второй раз в жизни, на тот момент я даже не связал эти два случая.

— Ваше имя? — спросил меня другой фээсбэшник, который изучал мой паспорт.

— Там написано, — осторожно заметил я.

Судя по всему, это был неправильный ответ. Сотрудник полоскал мне мозги около получаса, расспрашивал про работу, выяснял мой маршрут. Он вертел в руках мою пресс-карту и спрашивал, где я работаю. Смотрел на посадочный и спрашивал, куда я лечу.

Я рассудил, что моя командировка не секретная, и честно признался, что направляюсь в Крым. Тогда, 24 февраля 2014 года, поездка обещала быть скучной, как митинг компартии у могилы Сталина. Я планировал задержаться в Севастополе на пару дней — может быть, взять интервью у «народного мэра» Чалого, может быть, поговорить с парой крымских татар. Даже в конце зимы Крым казался спящим полуостровом — там, в отличие от Харькова или Киева, ничего произойти в принципе не могло. По крайней мере, мы в редакции так думали.

Инструкций особых я не получил. Главред дал мне пачку наличных, велел осмотреться, написать какой-то обзорный текст и поговорить с каким-то человечком, контакты которого ему передал кто-то из инвесторов. Вроде бы он обещал какую-то помощь в городе и организацию интервью.

— Я обязательно позвоню, — соврал я.

Идея казалась мне не очень хорошей: я всегда считал, что лучше работать без источников, чем со странными людьми, имеющими какое-то отдаленное отношение к журналистике.

Дорога в Севастополь заняла пару часов на такси. Оплаченное на пару дней заселение в дешевую гостиницу. Кажется, в номере даже не было сейфа, не говоря уже об охране. Рутинная скучная командировка, что может случиться? О том, чтобы нанимать водителя и фиксера (человека, который ориентируется в местных реалиях и помогает журналисту в его работе — НВ), речи тоже не было. Тем более, в Севастополе меня ждал проверенный редакцией фотограф, который в этом городе вырос и всех знал. С фотографом мы весь вечер и ночь колесили по всему городу и набрали неплохой фактуры.

Особенно удался пассаж про афганских ветеранов, которые защищали от вероятного противника гигантский памятник Ленину. Ветераны пили коньяк, запивали его пивом и закусывали тушенкой. Все сетовали, что Путин — слабый президент, который не может ввести войска. За несколько дней до появления в Крыму «зеленых человечков», в которых признали российских военных, этот кусок казался комичным.

Жаль, что его вырезали после публикации текста.

— Слушай, чувак, так не пойдет, это цензура! — кричал я в телефонную трубку своему редактору.

Говорить было сложно. Текст я обсуждал с ним уже в Симферополе, куда я поехал освещать митинг 26 февраля у Верховного Совета. Тот самый, который перерастет в массовую драку, после которой у стен парламента найдут труп. То, что по сообщению Минздрава, мужчина умер от сердечного приступа, никого уже не волновало — драка потом станет для многих местных жителей оправданием российской интервенции, но этого мы пока не понимали. Понимали только то, что надо работать и фиксировать историю.

— Слава Украине! — кричали мне в правое ухо немногочисленные украинские националисты.

— Аллаху Акбар! — орали в левое крымские татары.

— Христос воскресе! — улыбался какой-то странный мужчина с иконой.

Растерянные крымские менты наблюдали за массовой дракой на площади, которую окутывал пиротехнический дым и слезоточивый газ, а я пытался одновременно вести репортаж и как-то разобраться, почему из моего первого текста исчезли несколько абзацев. Договорился до того, что из публикации уберут мою фамилию.

Когда драка на площади закончилась, я снова набрал редакцию. Оказалось, что текст о случившемся не нужен никому в моей редакции. Да еще и Чалый расхотел давать интервью из-за моего первого текста. Я стоял посреди незнакомого города, не представлял, куда ехать дальше, где ночевать. Самое ужасное, что у меня в очередной раз кончились деньги на телефоне.

Я нашел кофейню с бесплатным вай-фаем, погуглил последние новости и решил ехать в Феодосию. Там, судя по сообщениям местных СМИ, казаки захватили горадминистрацию. Администрация оказалась нетронута, зато я нарвался на импровизированный блокпост.

— Ты точно журналист Никулин? — спросил меня парень, вооруженный палкой, вертя в руках мое удостоверение.

— Точно, — признался я.

С блокпоста меня отпустили. Я возвращался в Симферополь. Мне предстояло ночевать у незнакомых ребят, которых мне представили как журналистов и активистов-экологов. Ночью это казалось хорошей идеей, утром я узнал, что моих спасителей записали во «враги Крыма» — листовками с их портретами и перечислением их грехов, в числе которых была поддержка «кровавого Майдана», был завешан чуть ли не весь город. Стоит ли говорить, что редакцию это особо не волновало.

Сейчас мое воображение отчетливо рисует группу захвата, которая врывается в квартиру в симферопольской «хрущевке». Меня и моих новых знакомых люто бьют и увозят куда-то с мешками на голове. Сейчас мне кажется это очевидным, потому что я знаю, что в Крыму исчезают люди, но четыре года назад меня все устраивало. В споре с главредом, который собирался меня то вернуть в Москву, то послать в Харьков, я победил. В Крыму появились войска, стало понятно, что уезжать оттуда не имеет смысла. Формат командировки, правда, совсем перестал быть для меня понятным. Мне передавали деньги наличными через коллег и просили присылать тексты. Тексты не публиковались, после чего я продавал их в другие издания.

Что происходит в редакции, я понимал слабо. Доносились какие-то слухи о цензуре, давлении, каких-то мутных типах, которые получили журналистские удостоверения нашего сайта.

Вникать в это не было времени. У меня не было ни одного человека в Москве, кто мог бы следить за крымским информационным полем, так что я выполнял еще и роль продюсера. Полегче стало, когда на полуостров прибыла пара моих приятелей-стрингеров. Мы сняли дешевый хостел у вокзала, начали работать вместе.

Вместе с коллегами мы исколесили тогда весь полуостров — разговаривали с крымскими татарами, наблюдали за блокадами украинских военных баз и кораблей. Крым преображался — участники «Антимайдана», сторонники сбежавшего Януковича, ветераны МВД и прочие активисты, не принявшие киевскую революцию, облачились в спортивные костюмы, камуфляжные и однотонные военные шмотки.

Глядя на них, я думал, что самой глупой идеей этой командировки была покупка в военторге темно-зеленого австрийского кителя — легкого и теплого. Я не предполагал, что часть жителей полуострова провозгласит себя «крымской самообороной» и будет блокировать вместе с российскими военными украинские базы. Тем более я не думал, что из-за кителя я стану похож на этих целеустремленных ребят.

В сериале Generation Kill, в котором рассказывается про американских солдат, участвующих в одной из иракских войн, один из героев теряет шлем. Он находит трофейный шлем иракского солдата, примеряет и спрашивает сослуживца: «Ну что, как я выгляжу?»

— Как цель, — отвечает сослуживец.

Я тоже, очевидно, выглядел как цель. Ни синего бронежилета с надписью PRESS, ни какой-то нормальной одежды. Я почти на сто процентов уверен, что касательно внешнего вида должны были быть какие-то инструкции, но я их не знал.

Я продолжал слать тексты в Москву, редакция их не ставила и продолжала отвечать что-то нечленораздельное. В один из дней мне выделили коллегу, которая координировала меня и помогала с новостями, пока я колесил по городу.

Как созваниваться, было совершенно неясно — деньги кончались и на местной и на российской симках, периодически падал мобильный интернет.

Благодаря координации из Москвы, я узнал о заблокированной украинской военной базе «Бельбек» в Севастополе. С коллегами мы отправились туда и не прогадали: командир базы полковник Мамчур сначала разрешил нам ждать на территории базы штурма (который не случился), а утром подарил нам прекраснейший инфоповод — повел своих солдат под советским флагом и без оружия на переговоры с российскими войсками.

Я хорошо помню, как шел в колонне украинских военных, которые пели советские военные песни о Великой Отечественной, как стреляли в воздух российские войска и как появились из ниоткуда солдаты с автоматами, окружившие нас всех полукольцом.

Я смотрел на молодого военного, который поднялся на пригорок и небрежно вскинул на плечо гранатомет, и думал про себя: «Надеюсь, его не били в детстве родители». Еще я думал о том, что по возвращению домой надо будет срочно уволиться — редакция не пропустила очередной мой текст. В Москве говорили, что ему не хватает фактуры и что текст написан не очень хорошо. Но я проверил — текст был сверстан и поставлен в админку (систему управления сайтом — НВ). Его украшали уже заказанные фотографии.

Договориться с кем-то о публикации текста было сложно — телефоны разряжались, опять не было денег, а редакция считала тему неинтересной. По крайней мере, мне так сказали.

Наконец, я поговорил с начальником: мы, как мне казалось, утрясли ситуацию с моей командировкой и публикацией текстов в сторонних СМИ, мы решили, что я смогу остаться в Крыму за свой счет на несколько дней, а потом вернусь в Москву обсуждать увольнение. К тому времени я уже вовсю тратил свои деньги и их оставалось впритык.

Последним репортажем в ту командировку оказалась история со штурмом еще одной украинской базы недалеко от Севастополя. Мы приехали туда ночью. Казалось, что все будет спокойно, рядом курили журналисты какого-то телевидения, были местные ребята, которые рассказывали, что на территорию базы уже влетел «русский спецназ». Мы так и не смогли это проверить — из темноты показались бойцы крымской самообороны, которые слегка меня помяли.

Нападение на журналистов при штурме украинской воинской части А-2355
8 марта 2014 года в Крыму. Источник видео: Євромайдан SOS

Мне еще повезло, у меня только опухла губа, а вот съемочную группу, которая была у этой же базы, преследовали, ставили на колени, угрожали пистолетами, стреляли в землю рядом с ними. Они приехали в ту же больницу, где меня осматривали сонные врачи. Потом туда же приехал не менее сонный милиционер. Он растерянно заполнял протоколы, понимая всю абсурдность происходящего — до объявленного референдума оставалась неделя, будущее полуострова казалось туманным.

Я держал у губы лед и злился — главред отказывался ставить новость о том, что на меня напали. Новость появилась потом, она гласила: «При штурме украинской военной части в Севастополе избили российского журналиста». И ни одного упоминания моей причастности к изданию в заголовке. В этот момент я понял, что точно потерял эту работу.

Утром я созвонился с Москвой. Несколько коллег тоже собирались увольняться. Денег почти не оставалось. Удивительно, подумал я, а ведь я все это время любовно хранил чеки для командировочного отчета.

На маршрутке я доехал до Керчи, сел на паром и попал на российскую границу.

— Ваше имя? — спросил меня другой фээсбэшник, который изучал мой паспорт.

— Там написано, — устало заметил я и понял, что эта командировка меня так ничему и не научила.

Некоторое время пришлось провести в кабинете сотрудников ФСБ, которые меня материли и обзывали наркоманом. Автобус до Краснодара чуть не уехал без меня. Идей, что делать, когда я приеду в город, у меня не было, но я был уверен, что мне повезет.