На этой неделе Украина в третий раз с момента смены правительства объявляет конкурс на должность главы департамента по вопросам люстрации. Через этот процесс прошли многие государства бывшего Советского блока, кроме большинства стран, ранее входивших в СССР. Чему научил подобный опыт и его отсутствие Тимур Олевский узнал у Георгия Сатарова, президента Фонда прикладных политических исследований "ИНДЕМ" и бывшего помощника первого президента России Бориса Ельцина.
— Георгий Александрович, наверняка вы помните, что в 1992 году, кажется, это было осенью, депутат Верховного совета тогда еще Галина Старовойтова выступила с предложением провести в России люстрацию. Это было вскоре после развала Советского Союза и образования новой страны. Кто тогда был против этой идеи, вы помните?
— Был против Борис Николаевич Ельцин.
— Почему?
— И я очень хорошо помню этот эпизод, это как раз 1992 год, весна, если мне не изменяет память, конечно. Это назвалось то ли Конгресс демократической интеллигенции, то ли что-то в этом духе, он проходил в концертном зале тогда еще существовавшей гостиницы "Россия". Начало это мероприятия – на сцене одинокий Ельцин, а зал скандирует: "Люстрация, люстрация!". И Ельцин, улыбаясь, показывает на себя. В общем, сразу после этого как-то крики утихли, потому что было понятно, что, в общем, начинать люстрацию надо с одного из кандидатов, члена Политбюро.
— Почему тогда люстрация предполагала обязательно членов Коммунистической партии Советского союза? Ведь она могла быть проведена только по линии КГБ, например, и Ельцин бы на себя тогда не показывал. Вообще не обсуждалось это, получается, всерьез?
— По крайней мере, при мне, когда я уже работал в Кремле, это не обсуждалось абсолютно. И, в общем, я вижу в этом элемент здравого смысла. Надо прекрасно понимать разницу между странами Восточной Европы, где такого рода мероприятия проходили, и Советским Союзом. Там советская власть была гораздо короче, и это повлияло в принципе и на всю ситуацию в целом, на настроения людей, на их транзит, на характер и содержание этого транзита и так далее. А в Советском Союзе, извините, три поколения сменилось. Я напомню, что при этом одновременно в том же Советском Союзе, где сменились эти три поколения, тем не менее виновницей считалось не КГБ, не какие-то другие ведомства вроде Совета министров, а именно правящая сила, которая себя таковой и манифестировала: мы не просто правящая партия, а руководящая и направляющая сила советского общества.
— Ну и, соответственно, люди, которые пришли во власть в новой России, практически полностью в прошлом были членами этой партии.
— И Ельцин был членом партии, хотя тоже был призван во власть. Конечно, да. Гайдар был членом партии, Ельцин был членом партии, Черномырдин.
— Это был общественный договор – не вспоминать эту историю, или в тот момент людям было не так важно, потому что открывались другие возможности, госслужба не являлась привлекательной? Я не очень понимаю, как это произошло.
— Если бы я понимал. Я точно не был свидетелем никакого или участником какого-либо договора. Просто ситуация была настолько тяжела, во-первых, что просто было не до этого. Во-вторых, ситуация была и без того настолько поляризована, опять же, я здесь провожу сравнение с общественными настроениями в странах Восточной Европы, где, в общем, был консенсус – и в обществе, и даже в элитах. И даже посткоммунистические и как бы перековавшиеся современно социалистические политические силы не видели никаких альтернатив тем реформам, которые там проводились. Напомню, в Польше когда к власти пришли посткоммунисты, то есть пришли социалисты, они были либералами еще большими, чем их предшественники.
— Как вы считаете, почему не было частных обвинений людей, которые тогда еще были живы и принимали участие в репрессиях, со стороны, например, потомков этих людей или людей, переживших репрессии? Почему в российских судах это не обсуждалось? Не было юридической возможности или желания, или чего?
— Хороший вопрос. Если бы я знал ответ.
— Тогда я не буду вас мучить, задам вам другой вопрос. Не поздно ли сейчас, например, вернуться к разговору о люстрации, и вообще в результате каких событий люстрация может стать актуальным поводом для обсуждения?
— Я думаю, что здесь есть три пороговых условия. Первое – это полулегитимная смена режима. Второе – в рамках этой смены режима какие-то жертвы, которые требуют выхода, мести и так далее. И третье – это колоссальное разочарование в этом путинском периоде и какие-то попытки выхода из этого, выводы из этого.
Из-за того, что в России не было люстрации после распада СССР, многие партийные функционеры и офицеры КГБ не только остались в политике, но и сделали серьезную карьеру в новой власти. О некоторых представителях нового политического класса в нашей справке:
В двадцатом веке Германия дважды пережила люстрацию. Первый раз после поражения во Второй мировой войне, а второй раз после падения Берлинской стены, эта люстрация касалась людей, которые сотрудничали или работали в Штази. Этот процесс продолжается до сих пор, выяснил я сегодня у писателя, журналиста Бориса Райтшустера.
— Сперва обратимся к событиям воссоединения Германии в процессе распада Советского Союза, падение Берлинской стены чуть раньше. Люстрация началась в Восточной Германии. Кто-нибудь занимался адаптацией людей, попавших под люстрацию, или они остались предоставлены сами себе?
— Насколько я знаю, таких официальных программ не было, но в Германии вообще очень сильная социальная сеть – есть церкви, есть благотворительные организации, и вся эта сеть достаточно хорошо налажена. Так что даже без специальной программы для – чуть ли не сказал "жертв люстрации", но не хотел бы их так называть – для людей, кто попали под люстрацию, несмотря на то, что специальной программы не было, они не падали без сна, они все знали, что есть куда обратиться, что они могут получить помощь.
— А люстрация помогла примирению в обществе между жертвами и палачами, если совсем утрированно говорить? Или только, наоборот, разогрела противостояние?
— Я думаю, она помогла, я думаю, она была очень важна, конечно. Были проблемы, даже многие люди из тех, кто…
— Какие проблемы?
— Ну, что часть с ними солидаризировалась, что некоторые считали это несправедливым. И у нас до сих пор это продолжается. Буквально пару месяцев назад был назначен замминистра правительства Берлина, который федеральная земля, и выяснили, что в 18 лет он был сотрудником Штази, что он подписал это обязующее письмо, что он работает в полке Дзержинского, и ему в конечном итоге пришлось уйти в отставку, будучи только несколько недель в должности. И это вызвало очень бурные споры и реакции, очень бурные дискуссии, и в конечном итоге пришли к выводу, что если бы он только был в Штази, потом честно об этом рассказал бы, каялся бы, то можно было его простить. Но поскольку он это скрыл тщательно, поскольку он неправду писал, когда на работу устроился, поскольку он дальше работал в каких-то экстремистских левых партиях, он доказал, что проблема – не ошибка выбора в 18 лет, а что это у него жизненная позиция, и поэтому ему пришлось уйти в отставку. Но из университета, где он до этого работал, его сначала уволили, потом сильная акция поддержки…
— Борис, извините, вы сказали, что его можно было бы простить. А как происходит процесс прощения, кто его должен был бы простить? Это общество решает или какие-то структуры?
— В данной ситуации именно сейчас это общество, в данной ситуации это, как представитель общества, мэр Берлина, который по статусу как премьер-министр федеральной земли, и он очень боялся явно решиться, он вообще у нас такой очень выжидающий, такой слабый, на мой взгляд. И он принял решение, что он не примет решение, и что он ждет, что университет скажет. А так, как решит университет, уволить его или нет, так и он будет решать.
— Я хочу зафиксировать ваш рассказ о последних событиях: спустя 27 лет после начала люстрации этот вопрос по-прежнему в обществе не только актуален, но и привести может к карьере чиновника. Я прав?
— Абсолютно да.
КОММЕНТАРИИ